Действительно, опасения Николая подогревались ростом революционного движения в Европе: в сентябре 1830 г. произошли волнения в некоторых государствах Германского союза, 29 ноября 1830 г. началось восстание в Варшаве, в феврале 1831 г. вспыхнули восстания в итальянских герцогствах Парме и Модене, а также в Романье, принадлежавшей римскому папе. 25 августа 1830 г. разразилась революция в Брюсселе, охватившая почти все крупные бельгийские города и закончившаяся отделением Бельгии от Голландии и образованием самостоятельного бельгийского государства.

Однако европейские монархи хорошо понимали, что без участия Франции стабильность в Европе невозможна: изолированная и, как следствие, нестабильная Франция всегда являлась бы очагом пропаганды, катализатором революционных потрясений в Европе. В результате в течение сентября – октября 1830 г. король Луи-Филипп и режим Июльской монархии были признаны всеми монархами Европы, за исключением короля Португалии Мигела I и герцога Моденского, категорически отказавшегося признавать власть, рожденную революцией. Союзники, на которых надеялся император, Австрия и Пруссия, также не поддержали его. 18 сентября Николай признал Луи-Филиппа королем.

Как видим, Николай I, этот «рыцарь самодержавия», верный своим идеалам, оказался политиком весьма рациональным. Конечно, бывал он порой и эмоциональным, и весьма вспыльчивым. Во многом именно этими качествами и объясняется его первоначальная реакция. Кроме того, оценивая эмоциональные заявления Николая, не так просто сказать, чего в них было больше – искренности или игры. В то же время представления о «масках», которые Николай I якобы то надевал, то снимал, разыгрывая свой «сценарий власти», верны только отчасти.

Уже в сентябре 1830 г. ограничительные меры в отношении французов были смягчены: французы, проживавшие на территории России, Польши или Финляндии, а также торговцы, занимавшиеся экономической деятельностью на территории Российской империи, получили разрешение вернуться[184].

Между тем, несмотря на признание режима, натянутость в отношениях Луи-Филиппа с европейскими монархами была преодолена далеко не сразу. Признавая короля Луи-Филиппа, император в письмах к нему называл Июльскую революцию «событием весьма плачевным», «несчастьем для Франции и для всей Европы», поставившим короля перед «жестоким выбором». Он подчеркивал, что возвращение Франции в «европейский концерт» было возможно только при условии соблюдения ею Венских соглашений и достижения внутриполитической стабильности в самой стране.

Весьма точно отношение Николая к Июльской революции сформулировал Франсуа Гизо: «…Июльская революция весьма задела его монархическую гордость; вызвала беспокойство относительно будущего и нарушила его покой. Она спровоцировала у него приступ страстной ненависти, но не рискнул об этом заявить во всеуслышание, не выступил в качестве противника ненавистного ему события. Дабы удовлетворить свою страсть, не компрометируя при этом своей политики, он намеренно отделил короля Луи-Филиппа от Франции. Благожелательный по отношению к французской нации, как до, так и после 1830 года, и враждебный по отношению к ее новому королю»[185].

Поведение Николая I Гизо называл «малодостойным такого могущественного государя и удивительно непоследовательным для деспота, поскольку в традициях абсолютной власти соединять монарха с народом, рассматривать суверена как представителя народа, в некотором роде как воплощение воли миллионов людей, живущих по его законам»[186]. Гизо считал «ребячеством» непризнание Луи-Филиппа равноправным монархом и в то же время признание революции, возведшей его на трон[187].

После Июльской революции Николай взял в привычку говорить с французскими послами о двусторонних отношениях, не упоминая имени короля. В январе 1833 г. глава правительства герцог де Л.-В. Брой, назначая маршала Николя Мэзона послом в Санкт-Петербург, предписал ему не соглашаться с таким поведением[188].

Николай I так никогда и не назвал Луи-Филиппа «братом», как это было принято между монархами. Между тем французский король проявлял особую заинтересованность в установлении доброжелательных отношений с Россией и непосредственно с императором Николаем. Потребовалось восемнадцать лет, чтобы император сменил гнев на милость, потребовалась очередная революция, чтобы он исполнился готовности скакать верхом во Францию (по крайней мере декларативно) и защищать интересы теперь уже повергнутого «не брата» Луи-Филиппа.

В условиях непростых отношений между странами, а также по причине географической отдаленности важная роль в международных делах принадлежала дипломатам: от того, как они будут себя вести, как будут реагировать на текущие события, зависело весьма многое. В случае с Поццо ди Борго, послом России во Франции в 1814–1834 гг., даже очень многое. Именно граф Шарль-Андре, или, на русский манер, Карл Осипович Поццо ди Борго, испытал на себе весь жар июльских дней 1830 г. Корсиканец, друг юности Наполеона Бонапарта, тогда еще Наполеоне Буонапарте, а впоследствии его кровный враг, он занимал этот пост с 1814 г., как только во Франции была реставрирована монархия Бурбонов. Убежденный сторонник франко-российского союза, он в первые годы Реставрации немало содействовал гармоничному развитию отношений между двумя странами. Во многом благодаря Поццо ди Борго после Июльской революции были сохранены отношения между нашими двумя странами.

В России имя Поццо ди Борго стало нарицательным. Князь П.А. Вяземский, собираясь в Париж в 1838 г., сообщал о таком курьезе: «Нужно ли мне представиться к Поццо-ди-Боргу, – спрашивал в Берлине какой-то Огарев. – Да он в Париже, отвечают ему. – Нет, я говорю о здешнем Поцце-ди-Борге – дело в том, что он полагал, что все наши послы и посланники именуются Поццо-ди-Борго»[189].

Документы, связанные с дипломатической деятельностью Поццо ди Борго, весьма разнообразны. Часть его дипломатической переписки опубликована[190]. Неопубликованные документы хранятся прежде всего в Архиве внешней политики Российской империи. Это донесения Поццо ди Борго из Парижа[191]. Часть неопубликованных документов находится в отделе рукописей Российской публичной библиотеки. Особый интерес представляет Записка Поццо об устройстве Польши, составленная для императора Александра в 1814 г.[192] Из опубликованных документов стоит отметить «Собственноручную записку Поццо ди Борго о нем самом»; наблюдения о Поццо министра народного просвещения Российской империи графа С.С. Уварова, начинавшего свою карьеру в качестве дипломата и знавшего Поццо[193]. Что касается источников, опубликованных во Франции, то несомненный интерес представляет дипломатическая переписка Поццо ди Борго с графом Нессельроде за 1814–1818 гг.[194]