class="p1">— Спокойной ночи, — как ни в чём не бывало сказал он.

Соблюдая все меры предосторожности, мы крались следом за Геннадием Максимилиановичем в надежде, что тот отпустит Гришу. И я, откровенно говоря, не завидовал Грише.

Но Гриша был под надёжной охраной: Геннадий Максимилианович довёл его до самой двери квартиры, сдал его, как говорится, с рук на руки и ушёл.

— Что теперь будем делать? — спросил кто-то.

— Пошли к дяде Стёпе, посоветуемся…

— Что толку? Он говорил, что ещё трёх рублей не хватает. Где мы их возьмём?

Костя, до этого не произнёсший ни звука, вдруг сказал:

— Была не была! Ждите меня здесь. Я сейчас.

Он убежал, и мы принялись с нетерпением его ждать.

Прошло минут десять — пятнадцать.

— А ну его! — сказал Серёжка. — Айда по домам.

— Может, ещё подождём? — спросил я.

— Хватит, — сказал Васька.

— Просто дурачит нас, — подхватил Серёжка. — А завтра будет дразнить…

Только он произнёс последнее слово, смотрим — идёт Костя. В руках несёт что-то, завёрнутое в тряпку.

— Чего у тебя там? — с любопытством спросили мы.

— Кот.

Костя сдёрнул тряпку, и мы увидели коричневого гипсового кота с голубым бантиком на могучей шее. Нос и уши кота были изрядно потёрты. На загривке зияла узкая белая щель.

— Копилка! — вскричал Васька. — Вот это фокус!

— Ох, ребята, влетит же мне за этот фокус!.. — простонал Костя.

Он потряс копилку. В утробе кота сыто урчала и перекатывалась мелочь.

— Сколько там? — спросил Серёжка. — Давай разобьём и сосчитаем.

— Я те разобью! — сердито сказал Костя. — По монетке будем тянуть, ясно? Ровно три рубля — и баста! В долг, слышите? Все свидетелями будете!

И Костя принялся за работу. Он наклонял кота, поворачивал его на бок, чуть встряхивал, гладил по головке и даже что-то приговаривал. Но жадный котище не выпускал из себя ни единой копейки.

Я смотрел, смотрел на эти манипуляции и понял, что ждать милости от бездушного кота бесполезно. Тогда мне в голову пришла отчаянная мысль.

— Давай сюда, — говорю. — У моей бабушки была такая копилка. Я шутя справлялся с ней. Тут сноровка нужна!

Костя недоверчиво передал мне семейную сберкассу. Я взял копилку двумя руками, чуть приподнял её и, замирая от страха, разжал пальцы. Копилка грохнулась на асфальт. Гипс вперемешку с медяками брызнул в разные стороны.

Костя ахнул.

Но немая сцена продолжалась недолго. В следующее же мгновение я получил первую затрещину. И пока ребята опомнились и кинулись мне на выручку, Костя успел надавать мне ещё не одну.

Не знаю, сколько бы ещё бушевал Костя. В чувство его привёл возглас Серёжки:

— Смотрите, сколько я насобирал!

Его ладонь была полна мелочи.

Костя, забыв обо мне, упал на колени и стал ползать по холодному асфальту, собирая монеты.

Мы последовали его примеру.

Все собранные деньги мы побросали Косте в шапку.

Костя зло посмотрел на меня, повернулся и пошёл прочь.

— Костя! — взмолился я. — Будь другом, выручай — нам нужно всего три рубля… Ты же обещал. Мы обязательно отдадим, вот увидишь!

Костя вернулся назад и молча отсчитал три рубля.

Потом мы отправились под Женькины окна и начали свистеть, мяукать, кукарекать. Но Женька так и не появился. Здорово, наверное, ему, бедняге, влетало там наверху!

— Айда к дяде Стёпе! — воскликнул Серёжка. — Попросим его сегодня же отнести деньги Геннадию Максимилиановичу…

И хотя было поздно и нас потом ругали дома, мы отправились к дяде Стёпе, чтобы сделать последний взнос.

Музыкальный пирог

На следующее утро до уроков я помчался к Женьке.

Дверь мне открыла его мама.

— Заходи, заходи, Феденька, — приветливо сказала она. — Я как раз пирог испекла.

Я удивился: никаких следов вчерашней бури!

По всей квартире плыл лёгкий дымок. К нему примешивался запах мёда. Хотя я к еде равнодушен, не то что Васька, у меня невольно потекли слюнки.

— А пирог-то у нас сегодня не простой, — с хитрой улыбкой сказала Женькина мама. — Пирог-то у нас — музыкальный. Хочешь поглядеть?

Я скромно глотнул слюну и сказал:

— Спасибо, не хочу…

Но ноги сами понесли меня на кухню.

— Смотри, — между тем говорила Женькина мама. — Рисунок Женя сам придумал.

В центре гигантского пирога темнел рисунок из повидла: лира, а посередине то ли японские, го ли индусские письмена и что-то вроде сердца, пронзённого стрелой.

Недоумение моё росло. Я бросил в прихожей ранец и прошёл в Женькину комнату.

— Ничего не понимаю! — воскликнул я.

— А ты попробуй угадать, что тут вчера говорил Геннадий Максимилианович, — весело отозвался Женька.

— Требовал возместить убытки?

— Ха!

— Обещал сообщить в общеобразовательную школу директору?

— Ха-ха!

— Грозился передать дело в милицию?

— Ха-ха-ха!

Моя фантазия иссякла, и я сказал:

— Не пианино же он тебе обещал подарить в конце концов!

— Угадал, — ответил Женька. — Именно пианино!

— Да брось ты, Женька! Чего ты мне голову морочишь?

— А ты слушай дальше. Геннадий Максимилианович рассказал родителям, что слушал моё пение и что мне обязательно нужно учиться музыке. Он, мол, сам будет со мной заниматься. И обещал завтра же дать справку, по которой можно взять в музпрокате пианино.

— А стекло? — растерянно спросил я.

— Вот это самое удивительное, Федя. Геннадий Максимилианович о стекле не сказал ни слова, ни единого словечка!

— Значит, родители до сих пор ничего не знают?

Но Женькины родители, оказывается, всё знали.

После ухода Геннадия Максимилиановича, рассказывал дальше Женька, у них дома словно праздник наступил. Мама поставила тесто, отец затеял с ним борьбу. Веселились они допоздна. А утром… Утром Женька не выдержал и во всём сознался отцу.

— Ну и правильно! — сказал я. — Молодец, Женька!

— Я решил: пусть всё будет по-честному…

— Влетело?

— Влетело, — вздохнул Женька. — Ещё как! Чуть весь праздник не испортил. Ругали они меня здорово. А потом отец, перед уходом на завод, дал мне десять рублей и велел отнести Геннадию Максимилиановичу. Он, мол, не станет из-за меня краснеть перед хорошим человеком… Да! — вдруг вспомнил Женька. — Вы почему не отдали тогда письмо Геннадию Максимилиановичу?

Я