— Именно поэтому ты и решила собрать мужской балет? — поддел Макс.

— Не поэтому! Сейчас актуально… Да ну тебя к черту, Лазарев, ты как угорь, скользкий. И что такого в твоей антрепризе пидорской? Весь город про вас с Залесским знает, а как медом намазано. И чем ты берешь только? Членом? Чем им лучше, что от меня к тебе рвутся?

— Кормить надо, тогда не улетят, — ответил Макс. — Бумаги верни, будь любезна.

— Подавись своим договором! — Гасилова швырнула листы и развернулась на каблуках к двери, но с порога еще раз пророчески изрекла с убежденностью Кассандры: — А ты, Феля, пожалеешь, помяни мое слово. Пожалеешь!

Дверь за Гасиловой захлопнулась одновременно с тем, как открылась дверь душа. Причесанный, выбритый и полностью одетый Залесский присоединился к компании.

— Добрый день, — вежливо произнес Сергей с легким поклоном и вопросительно посмотрел на Макса. — Я что-то пропустил?

Круглое лицо Офелии залилось краской и цветом стало похожим на помидор фирмы “Лето”.

Максим подавил улыбку.

— Не очень много. Инна Гасилова заходила с визитом, приглашала на премьеру.

— А-а-а… ну… пойдем, наверно?

— Если не совпадет с нашими мероприятиями. Еще договор смотрела.

— Какой?

— Мотин. Неважно… Матильда у нас давно не работает, значит, и псевдоним свободен, мы его Игнатию передадим вместе с остальными условиями. Мотя прилично получала, — заверил он Игнашу. Хотя тот и не пытался возражать, в правовых вопросах он явно не был так силен, как в танцах на пуантах.

— Ладно. Но кто-то кашу обещал, — напомнил Залеский.

— Да! Вот! Я же и говорю, — Игнаша, опасаясь, что его в очередной раз перебьют, выпалил одним духом. — Фелечка, я пригласил Сергея и Максима к нам в гости и обещал им твою фирменную овсянку с сухофруктами. Ты ведь не против? Я им сказал, что ты варишь кашу лучше всех в городе, а может, и в мире.

Лицо Офелии осветилось улыбкой прощения.

— Ну, ты уж скажешь тоже… в мире…

— Так мы можем рассчитывать? — спросил Максим.

— Конечно, я буду рада, — еще шире заулыбалась Феля, — я очень люблю гостей, а Игнатий редко приглашает.

С Максом она говорила свободно, а вот встречаться глазами с Сергеем избегала.

— Каша — это хорошо… Мне на ум пришел один смешной южный анекдот, — собирая с пола листы, начал рассказывать Макс, — вернее, игра, это проделывают на юге с вновь прибывшим отдыхающим, когда идут купаться. Ему предлагают зайти в воду по грудь и поиграть, похоже на “баба сеяла горох”, но слова другие. Говорить надо: “Я не ем кашу”, и сразу же нырнуть, просчитать под водой до трех, вынырнуть и повторить.

— И что, — не понял Сергей, — когда смеяться?

— Ты не дослушал. В то время, как новичок сидит под водой, коварные купальщики кричат хором: “Ну ешь дерьмо”. Весь смысл в том, что он не подозревает о подставе. Они знают, а он нет!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍До Фели дошло раньше всех, она закрыла лицо руками и затряслась от смеха, за ней Игнаша. Макс скромно улыбнулся. Залесский чуял подвох, но не мог понять, в чем заключается.

— Лазарев!

— Что, дорогой? Ты гневлив, как Аполлон Бельведерский.

Ремарка вызвала новый приступ смеха. Сергей только пожал плечами и покрутил пальцем у виска.

— Я тебе потом объясню, — давясь от смеха, пообещал Игнаша. — Аполлон Бельведерский…

Они вышли из студии и остановились на ступенях крыльца. Оно было защищено типичным “козырьком”, какие часто встречаются на Петроградской стороне в старых домах. По проекту фасад сохранили в неприкосновенности, и снаружи дом ничем не отличался от своих собратьев дореволюционной застройки. А двор, заваленный снегом, ничем не отличался от дворов блокадного Ленинграда зимы сорок третьего года.

— Да что же такой за день сегодня, — не выдержал Максим, — не Гасилова, так снег… Хорошо на машине не поехали, — он махнул в сторону погребенных под грязно-серыми шапками машин и обреченно зашагал напрямки.

— Максим, из двора направо и там за Дворцом культуры снова во двор, — пристроилась в следы Макса Феля, — нам недалеко совсем, через двор пройдем, а во втором как раз…

— Что, господин Куприянов не мог вас получше поселить, чем в доме с двором колодцем… а… Черт! Опять полные ботинки снега…

— Мы высушим, вы не переживайте. И дом не с колодцем, сами посмотрите. Там внутри все перестроили.

Игнаша с Сергеем шли молча по тем же самым протоптанным следам. Наконец выбрались на Каменноостровский, благополучно промесили снежно-соляную кашу у бывшего Дворца культуры Ленсовета и завернули под арку во двор-колодец. Проезжая часть была почищена, тротуары — нет. Сразу из-под арки — здоровый сугроб, и в нем бабка с клюкой барахтается. Сергей с Игнашей вытащили бабушку из снега, Феля отряхнула, Макс нашарил в сугробе клюку.

— Ах вы, мои дорогие, спасибо! Сыночки, доченька, — запричитала бабулька, — дай вам Бог здоровья. А я-то увязла! Ой, там еще сумка моя, сумка-то.

— Ну что за день! — Макс снова полез в сугроб, нарыл сумку, похожую на саквояж, отдал пострадавшей от нерадивости городских служб бабушке, вытряхнул снег из перчатки.

— Да недалеко уже, — заверила Феля, — за спортплощадку, и там наш лифт.

— Лифт? — переспросил Максим.

— Ну да! Там паркинг внизу, а на втором уровне двор… Пошли, а то вон вы весь мокрый. До свидания, бабушка!

И Феля потащила Лазарева вперед.

— Вот она такая у меня, — одобрил Игнатий, — всех спасает.

Дом Офелии действительно не было видно с проспекта. Высотку возвели на месте нескольких домов, ни один из них не выходил фасадом на улицу, они группировались вокруг двора колодца и были разрушены полностью, поэтому строение из стекла и бетона беспрепятственно поднялось внутри старого квартала. Тринадцать этажей элитной недвижимости, собственный, огражденный решеткой охраняемый двор, к которому их поднял бесшумный просторный лифт. Ухоженный, без единой снежинки двор, вымощенный плиткой, деревянные скамьи, в центре двора круглая чаша фонтана, снег сметен даже со странных лаконичных фигур, которые вполне вписываются в архитектурный стиль дома.