А Блэйна это не удивляло и не пугало. Он чувствовал себя так, как будто вернулся домой, и голубая комната казалась ему более знакомой и близкой, чем в первое посещение.

– Н-да, – удовлетворенно хмыкнул Розовый, оглядывая его разум. – Неплохая получилась парочка.

«Ну конечно, – подумала та часть разума, которая еще оставалась Шепардом Блэйном, – ведь я, или по крайней мере часть меня, или даже половина и в самом деле вернулась домой. Потому что на сколько-то процентов (возможно, мне никогда не узнать на сколько) я и есть сидящее перед ним существо. Я одновременно и Шепард Блэйн, путешественник с Земли, и дубликат обитателя этой голубой комнаты».

– Ну и как дела? – любезно осведомилось существо. Как будто не знает само!

– Есть одна просьба! – торопливо сказал Блэйн, спеша объяснить все до того, как ему придется покинуть эту планету. – Одна-единственная. Ты сделал нас как зеркало. Мы отражаем чужие мысли.

– А как же иначе? – удивился Розовый. – Разве можно по-другому? На чужой планете приходится экранироваться от чересчур любопытных разумов. Конечно, здесь, дома, нет нужды…

– Ты не понял, – запротестовал Блэйн. – Твой экран нас не защищает. Он только привлекает к нам внимание. Из-за него мы чуть не погибли.

– Этого не может быть, – сердито оборвало его существо. – Погибнуть невозможно. Нет такого понятия, как смерть. Смерть бессмысленна. Хотя, может, я и ошибаюсь. Кажется, очень давно была планета…

Стало почти слышно, как существо перебирает пыльные архивные папки в заваленной знаниями памяти.

– Да, – подтвердило оно. – Было несколько таких планет. Это позор. Для меня это непонятно. Непостижимо.

– На моей планете, – сказал Блэйн, – умирает все, поверь мне. Абсолютно все.

– Неужели все?

– Ну, точно не скажу. Возможно…

– Вот видишь. Даже у тебя на планете смерть не обязательна.

– Не знаю, – сказал Блэйн, – кажется, существуют и бессмертные вещи.

– То есть нормальные.

– Смерть вовсе не бессмысленна, – возразил Блэйн. Смерть – процесс, благодаря которому на моей планете стали возможными развитие и дифференциация видов. Она не дает зайти в тупик. Это ластик, который стирает ошибки и открывает путь новым началам.

Розовый уселся поудобнее. Чувствовалось, как он устраивается, собираясь с мыслями, подтягиваясь, готовясь к долгому и плодотворному обсуждению и, может быть, спору.

– Может, ты и прав, – сказал он, – но такой путь слишком примитивен. Это кончится первоначальным хаосом. Есть лучшие решения. Существует даже этап, когда совершенствование, о котором ты говоришь, перестает быть нужным. Но прежде всего скажи, ты доволен?

– Доволен?

– Ты ведь стал более совершенен. Ты больше, чем обычный разум. Ты – это частично ты, частично я.

– Ты ведь тоже частично я.

Существо удовлетворенно хмыкнуло:

– Видишь ли, тебя сейчас двое – ты и я; а я – даже трудно сказать, сколько всего одновременно. Я так много путешествовал и нахватался всякого – и разумов в том числе. Кстати, многие из них, откровенно говоря, можно было и не брать. Но знаешь, хотя я сам странствую очень много, у меня в гостях почти никто не был. Ты не представляешь, как я признателен тебе за твой визит. Когда-то у меня был знакомый, который частенько меня навещал, но это было так давно, что и не вспомнишь. Кстати, ведь у вас измеряют время, то есть поверхностное время?

Блэйн объяснил, как люди измеряют время.

– М-м, сейчас прикинем, – существо начало быстро подсчитывать что-то в уме. – По вашему счету выходит приблизительно десять тысяч лет назад.

– Когда у тебя был твой приятель?

– Да, – подтвердил Розовый. – С тех пор ты мой первый гость. И ты сам пришел ко мне. Не дожидаясь, пока к тебе приду я. Ты был в машине…

– А почему, – поинтересовался Блэйн, – ты спросил меня про наш счет времени? Ведь у тебя есть мой разум. Ты знаешь все, что знаю я.

– Естественно, – пробормотал Розовый. – Все твои знания во мне. Но я еще не разбирался в них. Ты не представляешь, что у меня там творится!

Еще бы, подумал Блэйн. Тут с одним-то лишним разумом не знаешь, как разобраться. Интересно…

– Ничего, – успокоил его Розовый. – Со временем все образуется. Потерпи немного, и вы станете единым разумом. Вы поладите, как ты считаешь?

– Но с отражателем ты и устроил нам…

– Я вовсе не хочу вам неприятностей. Я стараюсь как лучше. И делаю ошибки. И исправляю их. Снимать экран?

– Снимай, – поспешил согласиться Блэйн.

– Я путешествую, – рассказывало существо, – не сходя с этого места. Здесь сидя, я бываю, где захочу, и ты не поверишь, как мало встречается разумов, стоящих обмена.

– Ну, за десять тысяч лет ты их, думаю, набрал немало.

– За десять тысяч лет? – озадаченно спросило существо. – Мой друг, десять тысяч лет – это только вчера.

Существо покопалось в памяти, но, опускаясь в глубины воспоминаний все ниже и ниже, так и не дошло до начала.

– Иди сюда, – пригласил Розовый, – садись рядом со мной.

– Вряд ли в таком виде, – объяснил Блэйн, – я могу сидеть.

– Конечно, как я не сообразил. Тогда придвинься поближе. Ты ведь пришел ко мне в гости?

– Само собой, – пробормотал Блэйн, не понимая, о чем идет речь.

– Тогда, – произнесло существо, – давай поболтаем о путешествиях!

– Давай. – Блэйн пододвинулся к нему.

Они сидели в голубой комнате, залитой светом неизвестных звезд, и под отдаленный рокот бушующей пустыни Розовый рассказывал. Не только о цивилизации машин. О племени насекомых, которые тысячелетиями накапливали неисчерпаемые запасы пищи, им не нужной, и стали рабами собственной слепой жадности. О расе, сделавшей искусство объектом религиозного поклонения. О станциях подслушивания, обслуживаемых гарнизонами одной галактической империи, о которой давно забыли все, кроме самих гарнизонов. О фантастически сложных сексуальных традициях одной расы, которая практически все усилия направляла на разрешение воспроизводства. О бесплодных, голых планетах, никогда не знавших жизни. И о других планетах, где, как в колбах и ретортах алхимика, шли такие химические реакции, какие разум не в состоянии не то что понять, но даже представить, и где в результате этих химических реакций зарождалась шаткая, эфемерная жизнь, чтобы через доли секунды опять уйти в небытие.