Производительность труда выросла, прибыль стала не 100 монет, а 120. Но если посмотреть на прибыль каждого звена, то она стала равна не 10 монетам, а всего 6. Это и есть рост рисков – в финансовом выражении! Собственно, это и есть главная проблема современного капитализма. И именно в этом главный риск каждого конкретного производителя: специализируясь и, теоретически, несколько повышая свою производительность, ты больше теряешь из-за того, что встраиваешься во все более и более сложную цепочку. При этом система в целом выигрывает в производительности! Кстати, отсюда немедленно вытекает еще один вывод, с последствиями которого мы еще неоднократно столкнемся на страницах этой книги: самый главный выигрыш в рамках повышения производительности должен получать тот участник производственного процесса, который может агрегировать прибыль от всех остальных! То есть при прочих равных условиях банк!

Естественно, возникает вопрос: а почему нельзя отказаться от встраивания в такую цепочку и сохранить (относительную) независимость? А на этот вопрос мы уже выше ответили: потому что более архаические системы в рамках капитализма просто умирают, будучи вытеснены более современными. Именно по этой причине инновации приходится включать в воспроизводственный контур, отказ от этого практически неминуемо ведет к гибели в рамках жесткой конкуренции!

Отметим, что есть еще одна проблема. Наш производитель стал производить больше продукции, а это значит, что его конкуренты стали испытывать проблемы. Либо разоряться, либо сокращать работников. И эти уволенные работники не только перестали потреблять, но и готовы идти на работу на меньшую заработную плату (есть-то им надо!), т. е. владельцы производства стали получать больше, а рядовые работники – меньше. Рынок в целом сократился, поскольку богатые потребляют (относительно) меньше, для них интереснее сбережения. Впрочем, тут мы забегаем вперед.

А если учесть, что есть и конкуренция в рамках вертикальной производственной цепочки за перераспределение прибыли, получаемой от продажи конечного изделия, то возникает еще одна проблема. В приведенном выше примере мы предполагали, что у нас уже установилась сбалансированная экономика, при которой прибыль делится в рамках цепочки поровну (т. е. реализовалась гипотеза «совершенной конкуренции»). Но в реальности все не так, как хочется теории (да и последняя говорит о том, что равномерное распределение установится когда-нибудь, а не «здесь и сейчас»), и может оказаться, что при удлинении производственной цепочки с 10 до 20 некоторые участники, пользуясь некоторыми конкурентными преимуществами, оставят за собой прибыль в 20 монет… А у некоторых прибыль будет всего одна монета… Или вообще ноль, и они остановят производство.

Такая ситуация в условиях кризиса (когда прибыль падает) возникает регулярно. Например, у российских оборонных предприятий. Да, им оплата заказа обеспечена, но у них есть контрагенты, обычные рыночные структуры. И в условиях обострения кризиса, получив заказ и сделав предоплату на следующую партию, руководители головного предприятия совершенно не уверены, что получат этот заказ через несколько месяцев. И в результате им приходится делать инвестиции, создавать собственное альтернативное производство комплектующих, вследствие чего не только снижается уровень разделения труда и растут издержки, но и подрывается и без того сложное положение поставщиков, которые теряют гарантированный заказ.

Впрочем, бывает такое и при экономическом росте. Более богатые участники цепочки могут просто вытеснять конкурентов и перераспределять доходы в свою пользу, если считают, что контрагенты получают незаслуженно высокую долю прибыли. Другое дело, что, как нас учит теория, для системы в целом это означает уменьшение конкуренции, повышение монополизма, т. е. снижение общей эффективности. И как только рост начинает замедляться, начинаются проблемы…

Поскольку производство с нулевой прибылью при капитализме в принципе работать не может, то, как следует из приведенного выше рассуждения, в какой-то момент удлинение производственной цепочки становится невозможным – при условии, что спрос не увеличивается по каким-то внешним причинам. Собственно, если отвлечься от гипотезы совершенной конкуренции (которую никто в реальной жизни не видел), то мы понимаем, что реальная прибыль конкретных участников некоторой технологической цепочки отклоняется от оптимального значения, причем масштаб этого отклонения носит вероятностный характер и определяется гауссовым (нормальным) распределением.

Поскольку для каждой конкретной цепочки параметры этого распределения довольно легко определить, мы теоретически можем оценить, насколько можно удлинять цепочку для того, чтобы вероятность для самого слабого звена перейти в состояние практически гарантированного убытка была близка к единице. После чего эта технологическая цепочка или гарантированно останавливается, или – необходимо сокращать цепочку, т. е. уменьшать уровень разделения труда.

Понимание этого момента, скорее всего, пришло к ученым примерно во второй половине XVIII в., и, возможно, первым, кто сформулировал этот принципиальный вывод об остановке естественного процесса разделения труда, был Адам Смит. Напомним мысль из 3-й главы его фундаментального труда «Исследование о природе и причинах богатства народов»: «Разделение труда ограничивается размерами рынка. Так как возможность обмена ведет к разделению труда, то степень последнего всегда должна ограничиваться пределами этой возможности обмена, или, другими словами, размерами рынка».

Мы не будем здесь разбирать взгляды А. Смита, поскольку делалось это много раз, а я не собираюсь ни с кем конкурировать, речь идет только о базовых идеях развития экономической теории, а идеи, как я и писал в предисловии, объективны, они никому не принадлежат. Возможно, Смит не имел в виду те рассуждения, которые мы приводили выше. Но общий вывод из его слов определяется вполне ясно: он понимал, что в рамках замкнутой системы разделение труда рано или поздно останавливается, причем точка остановки определяется изначальными размерами системы: чем она больше, тем глубже зайдет процесс разделения труда до его остановки.

Здесь нужно сделать важное отступление, которое показывает различие подходов к ситуации с точки зрения микроэкономики и с точки зрения макроэкономики. В рамках микроэкономики рассматриваются риски отдельного предприятия, предпринимателя или отрасли и решаются задачи по их снижению. Это вполне осмысленная задача, и ее можно решать.

Макроэкономика говорит об общем ресурсе экономики и объясняет, что если совокупный спрос упал на 20 %, то применение микроэкономических рецептов (управленческих, маркетинговых и т. д.) не может дать универсального эффекта, поскольку совокупный доход всех фирм в отрасли упадет. То есть одни выиграют, а другие все равно проиграют. Причем совокупный результат, т. е. выигрыш минус проигрыш, будет не меньше тех самых 20 %.

Дальше можно рассуждать о лузерах и виннерах, эффективных менеджерах и неэффективных, но суть от этого не меняется – общие рамки системы определяет именно макроэкономика. Настоящая книга написана в парадигме макроэкономики, т. е. базовых рамок, в которых существуют экономические системы. Отдельные компании или отрасли могут идти и против тренда, но общеэкономические закономерности на их примере изучать нельзя. Отмечу, кстати, что экономикс как комплекс идей построена как раз на парадигме микроэкономики, что создает для нее серьезные проблемы при описании глобальных экономических тенденций. Но об этом чуть ниже.