– Ну?.. – опять спросил Коля, не понимая, при чем здесь он.

– Не могли бы вы рассказать, например, за что получили этот орден, – Симонян показал на орден Красной Звезды. – Вот лично вы какой подвиг совершили?

Коля снова, как и вчера, вспомнил минувшую зиму, вспомнил, как полз по голому полю, на котором «кукушка», засевший в лесу, убил четверых его подчиненных. Так разве это подвиг – посылать подчиненных на смерть?

Коля нахмурился.

Подумав, что старший лейтенант стесняется своего начальника, настырный Симонян обратился к Сарафанову:

– Товарищ полковник…

– Иди на хрен, – отрезал Сарафанов. – Сталин идет.

И в самом деле вдруг все стихло. Многие тысячи людей, собравшихся сейчас на площади, разом перестали говорить и повернули головы в сторону Мавзолея. Наступила такая пронзительная тишина, что было слышно, как в небе резвятся легкомысленные стрижи.

Из дверей Мавзолея показался Сталин.

Он, улыбаясь, подошел к военным, поздоровался с Шапошниковым, Буденным, потом и со всеми остальными военачальниками. Следом за ним вышли люди, которых чаще привыкли видеть на портретах: Калинин, Булганин, Вышинский, Ярославский, Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Берия. Они тоже подошли и поздоровались с военными. После обмена рукопожатиями все стали подниматься на Мавзолей. Военные остались на площадке первого пролета справа от дверей, а руководители партии и государства прошли на верхнюю трибуну. Поднявшись, Сталин подошел к правому краю трибуны и помахал рукой людям, толпившимся у ГУМа, и отдельно – стоящим на трибуне возле Кремлевской стены. Площадь взорвалась приветственными криками.

Кто-то крикнул:

– Да здравствует товарищ Сталин!

– Слава великому Сталину! – поддержали его.

Толпа, потеряв от ликования голову и забыв при виде вождя обо всех повседневных мелочах, зашлась в верноподданническом экстазе.

Родители подняли на плечи своих чад, чтобы те могли поверх голов лучше разглядеть вождя и учителя. Со всех сторон неслись крики: «Да здравствует!.. Слава!.. Ура!»

Сталин еще раз, улыбаясь, помахал рукой и направился к левому краю.

Тут все повторилось точно так же, как и минуту назад: взмах руки, приветственный возглас из толпы и новый, еще более мощный рев.

Живой бог вознесся на Мавзолей.

Во всем этом действе было что-то ритуально-мистическое: Лобное место, на котором когда-то обезглавливали разбойников, море красного цвета на стене и окружающих зданиях, красные флаги и транспаранты, могила не зарытого покойника, накрытая массивной гранитной пирамидой, на которой стояли люди. Все это выглядело святотатственно великолепно, как гигантская сатанинская месса.

Сталин вернулся на свое место в центре трибуны, туда, где были установлены микрофоны. Все затихли и замерли, ожидая, что Сталин станет сейчас говорить речь. Но тут ударили куранты на Спасской башне. Отыграв знакомую всей стране мелодию, колокола стали бить полдень. Одновременно с двенадцатым ударом из ворот Спасской башни на белом коне, легко и изящно сидя в седле, выехал нарком обороны Ворошилов. Вся его фигура, посадка головы, разворот плеч показывала всем, что командует парадом первый красный офицер и первый советский сановник.

Оркестр грянул «Встречный марш». Ворошилов подъехал к самой крайней батальонной колонне и обратился к бойцам и командирам:

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

Ему никто не ответил. Потянулись секунды: раз, два, три – и дружный рев вырвался из тысячи глоток:

– ЗДРА!.. ЖЛА!…ТОВА!… НАРКО!.. ОБОРОНЫ!!!

Ворошилов оглядел строй с высоты своего коня.

– Поздравляю вас с праздником – Первое мая!

И снова гробовая тишина повисла над площадью: секунда, другая, третья. Ворошилов тронул поводья, разворачивая коня, и тут:

– УР-Р-А-А-А-А!!! УР-РА-А-А-А!!! УР-РА-А-А-А!!!

Нарком поскакал по площади.

За те семь минут, в течение которых Ворошилов поздравлял войска, на него смотрели несколько десятков тысяч глаз, и было видно, что наркому это нравится. Он купался во всеобщем внимании, прикованном к его персоне, и гордо нес себя в седле.

Поздравив всех, Ворошилов крупной рысью подскакал к Мавзолею, ловко соскочил на брусчатку, бросив поводья подоспевшему ординарцу, затем, придерживая шашку левой рукой, поднялся на трибуну. Сталин сделал полшага вправо, давая Ворошилову место у микрофонов.

С последней нотой оркестра все снова стихло.

– Товарищи!.. – начал Ворошилов.

Речь его была короткой, минуты на три, но очень яркой и эмоциональной. Закончил он ее так:

– Да здравствует наш могучий советский народ! Да здравствует славная и доблестная Красная армия и Военно-морской флот! Да здравствует партия Ленина – Сталина! Да здравствует наш великий Сталин!

Новые оглушительные крики восторга были ему ответом.

Начался парад.

Все то время, пока мимо трибун маршировали войска, Симонян стоял возле Коли, нервно покусывая губы. Послать его! Его, любимца Сталина! Как рядового репортера!

И в самом деле Сарафанов погорячился. Не стоило ему посылать Константина Симоняна в пешее эротическое путешествие. Поделикатнее бы с писателем, поласковее. За годы войны и после нее Симонян взлетел, пожалуй, выше всей пишущей братии Советского Союза. Когда победно отгремели бои, он, видевший войну в лучшем случае из штаба командующего фронтом, стал считать себя и считался среди себе подобных авторитетнейшим знатоком русского солдата. Его романы, киносценарии и пьесы очень нравились Сталину. В его романах все главные герои только и думали, как бы погибнуть за вождя, за Родину, накрыв собой амбразуру или направив горящий штурмовик в колонну танков. О том, что в амбразуру можно кинуть гранату, раз уж все равно подобрался к ней так близко, или попросту накрыть ее шинелью, Симонян никогда не задумывался. Но четыре Сталинские премии, полковничьи звезды и иконостас орденов как у боевого офицера стали достаточной оценкой его творчества. Иосиф Виссарионович внимательно читал его статьи и не просто читал, а иногда даже просил Симоняна написать статью, роман или пьесу на нужную тему. Симонян всегда охотно откликался, из-под его пера выходили нужные вождю и партии произведения. Ни один критик в Союзе не рисковал обмакнуть перо в чернильницу, чтобы дать иную оценку плодовитому автору. Его романы выходили миллионными тиражами, его пьесы шли во всех театрах Советского Союза, по его сценариям режиссеры снимали фильмы. Все это в высшей степени благотворно сказывалось на материальном положении Симоняна.

До Двадцатого съезда.

Нет, зря все-таки Сарафанов послал столь далеко такого замечательного человека. Симонян, как и все южане, умел быть благодарным. Глядишь, стал бы Алексей Романович генералом на пару лет раньше.