Сглатывая слюну, Коля смотрел на стол и облепивших его орденоносцев, но подойти и попробовать хоть кусочек не решался. Ведь рядом стоял старший по званию, да и гордость не позволяла.

– Ну что же вы, товарищи, – воскликнул Штольц. – Там сейчас все без нас подметут! – И бросился за своей долей праздника.

Коля и Сарафанов проводили его взглядом, но с места не тронулись.

– Сарафанов! – окликнул вдруг кто-то полковника справа. – Алексей Романыч!

К ним подошел коренастый лысый мужчина лет сорока пяти в цивильном пиджаке. Сегодня Калинин вручил ему орден Ленина.

– Филипп Ильич? – Сарафанов вглядывался в подошедшего мужчину.

– Лешка!

– Филя!

Седой Лешка и лысый Филя обнялись, похлопывая друг друга по могутным спинам.

– Лешка, черт! Ты какими судьбами здесь?

– Мне орден вручали.

– И мне – орден. А я сижу, слышу знакомую фамилию, думаю, ты – не ты? Сколько же мы не виделись?

– Да лет восемь, пожалуй.

– Больше! Одиннадцать. Мы же с тобой в двадцать девятом курсы «Выстрел» кончали. Помнишь?

– Ну как же! Слушай, надо бы отметить встречу, – предложил Сарафанов. – И ордена заодно обмоем.

– Извини, сегодня не могу.

– Почему? Завтра же праздник?

– Служба такая. Кому праздник, а у меня завтра самый сенокос. Освобожусь не раньше четвертого.

– Ну, после службы заходи. Мы остановились…

– Я знаю.

– Черт! Откуда?

– Я же сказал, служба такая. Вот что, мужики, сдается мне, что ваш капитан форму для маскарада надел, а сам по другому ведомству служит. Уж больно рожа его мне знакомая. Может нехорошо получиться, если он меня с вами увидит. Я с Лаврентием Палычем ссориться не хочу, а вам с ним встречаться и вовсе ни к чему. Поступим вот как: завтра приходите на демонстрацию. Пропуска на трибуну вам принесут в номер. Все, мужики, я пошел, – он протянул руку, Сарафанов пожал ее на прощанье.

Мимо проходил какой-то комкор, дородный и важный.

– Степаныч, – окликнул его Филипп Ильич. – Иди-ка сюда, у меня к тебе дело есть.

Вместе с комкором он удалился, не привлекая к себе ничьего внимания.

Наступило Первое мая 1940 года.

Коля и Сарафанов проснулись ни свет ни заря и в десятый раз разглаживали форму и поправляли врученные накануне ордена. Накануне они даже не стали буйно обмывать награды, ограничившись бутылкой сухого вина и решив оставить этот вопрос до возвращения в дивизию. Из окна гостиницы было видно, как в сторону Красной площади идут толпы веселых, нарядно одетых людей. Около десяти часов промаршировали батальонные колонны войск, которым предстояло пройти на сегодняшнем параде. В начале одиннадцатого Коля и Сарафанов, потеряв терпение, вышли из гостиницы и направились на площадь занимать места. Справа и слева от Мавзолея построили две огромные трибуны для почетных гостей. Перед ними растянулась цепочка милиционеров в белых парадных гимнастерках и остроконечных шлемах. Коля вслед за Сарафановым прошел на левую трибуну, и они заняли места в третьем ряду с края, возле самого Мавзолея.

Коля осмотрелся вокруг себя, и у него перехватило дух. Вокруг него стояли люди, которых знала и которыми гордилась вся страна. Это были выдающиеся ученые, знаменитые артисты, крупные руководители, мужественные полярники, знатные полеводы и хлопкоробы, передовики производства – последователи Паши Ангелиной и Алексея Стаханова. Коля почувствовал себя не в своей тарелке. Ровно четыре года тому назад, день в день, лежал он на лугу, подстелив плащ дяди Коли и глядя в облака, и вокруг него жевали траву колхозные коровы. Всего четыре года прошло, и вот он, Коля Осипов, стоит тут, возле Мавзолея, на одной трибуне с лучшими людьми страны, а с его груди пускает солнечные зайчики бордовый орден. Пожалуй, впервые Коля задумался над тем, как он повзрослел за эти четыре года. И дело не в том, что он уже не подпасок, а красный командир, не в том, что занимает командную должность в штабе дивизии. Взрослым его делало то, что совсем недавно он видел смерть. И не просто видел ее совсем близко, он сам полз за ней и сумел ухватить ее за косу. За это и орден.

Коля стал разглядывать площадь. ГУМ, кремлевская стена и музей были украшены ярким кумачом. Напротив трибун, от памятника Минину и Пожарскому до музея стояли стройные ряды красноармейцев и краснофлотцев. За ними, возле самого ГУМа, располагались несколько тысяч зрителей, преимущественно в белых рубашках и платьях. У всех было праздничное, приподнятое настроение. Над площадью стоял ровный гул тысяч голосов, негромко переговаривающихся между собой людей. Коля перевел взгляд влево. На брусчатке перед Мавзолеем стояли человек десять военных, двое из которых были в морской форме, – высший командный состав РККА и РККФ. Коля потянул Сарафанова за рукав, показывая в ту сторону:

– Товарищ полковник, смотрите.

Сверкая эмалью орденов, поглаживал свои знаменитые усы Буденный. Возле него стояли Кулик и Мехлис. Чуть поодаль командарм первого ранга Шапошников о чем-то разговаривал с флагманом флота второго ранга Кузнецовым.

Коля рассматривал эту группу военных во все глаза. Вот она – живая легенда! Как близко!!! Только руку протяни. Во всех школьных учебниках были портреты Семена Михайловича Буденного. Про геройские подвиги Первой Конной слагали песни и снимали фильмы. А слова «буденовка», «Ворошиловский стрелок» ежедневно напоминали о славном прошлом доблестной Красной армии и ее легендарных полководцах – Буденном и Ворошилове. Это они рубили в капусту беляков, это они штурмовали Перекоп и форсировали Сиваш. Эх! Ну почему Колька не родился раньше?!

Он смотрел на Буденного и представлял себе, что если бы он был старше, то тоже мог бы лететь с этими двумя героями в кавалерийской лихой атаке на белогвардейские цепи или махновские банды. Колька представлял себя в героическом и славном двадцатом году конником Первой Конной, с шашкой наголо мчащимся во весь опор на взмыленном вороном коне. Ну, на худой конец, на тачанке. И пусть его ранят в том бою, пусть даже убьют, но зато сам Буденный подойдет к его гробу и скажет пламенную речь, которая поднимет на борьбу с мировой контрой сотни новых бойцов.

От сладких грез его отвлек какой-то незнакомый мужчина, который встал на трибуне рядом с ним и всеми силами старался привлечь его внимание. Мужчина был высокий, черноволосый, в праздничной белой рубашке, заправленной в светлые брюки. На верхней губе темнели щегольские усики «в нитку», южные маслянистые глаза смотрели внимательно и нетерпеливо.

– Вам чего? – простодушно спросил его Коля.

– Разрешите представиться, Константин Симонян, – отрекомендовал себя мужчина. – Сотрудник «Литературной газеты». Товарищ старший лейтенант, вы, я вижу, воевали на Карельском перешейке. Нашей читающей публике будет интересно и полезно узнать, что называется, из первых рук, о героических подвигах, которые совершали доблестные красные воины на фронте борьбы с белофиннами.