по воде голыш, предаю ей. Море нынче удивительно спокойное, и Элли развлекается. Редко когда выпадает полный штиль, чтобы поверхность воды практически выровнялась, и можно было бы так отвести душу. Мне вот нравится иногда «для души» стрелять; Мага, хоть и относится к этому увлечению скептически, но сам подобрал мне лёгкий композиционный лук из какой-то родовой коллекции и навесил в саду несколько мишеней, окружив участок охранными заклинаниями, чтобы никто под шальную стрелу не попал. А вот Элизабет обожает метать по воде плоские камушки, и чтобы они, прежде чем булькнут последний раз, отщёлкали не менее семи шлепков…

С полчаса назад мы попрощались с княгиней Северной. Кто-то, может, не поверит, но расстались мы по-доброму. От кареты Любава отказалась, сославшись на то, что хочет пройтись, посмотреть на иномирный город, да просто подумать; и я, кстати, тотчас её поняла. Сама после важного события хожу-брожу, будто так лучше уложится в голове пережитое. Княгиня попросила её не провожать, поэтому мы распрощались на набережной, в пяти шагах от кафе.

Дружина… или свита? Да нет же, просто охрана… деликатно держалась в отдалении, рассредоточившись полукругом и изучая окрестности. Но к уже известным действующим лицам добавилось новое. Неподалёку, у парапета набережной, явно кого-то поджидая, нетерпеливо постукивала ножкой в красном сапожке со шпорой рослая девица лет, как мне сперва показалось, восемнадцати, широкоплечая, крепкая, как богатырка, и, что самое удивительное, хоть и из русичей, но одетая по мужски: в штанах, вышитой рубахе с распашным воротом, коротком кафтане. Впрочем, грудь из-под кафтана выпирала отчётливо, не позволяя ошибиться. Да и коса присутствовала, толстенная, рыжая, такая же плотная, крепкая, как хозяйка…

Рыжая.

Девица покосилась на меня недружелюбно и уставилась на мою спутницу. В ухе сверкнула крупным рубином серьга, которую я тотчас узнала. Та самая, что Васюта мне для первого сына оставил, а я не взяла, вернула. Не из гордости, а потому, что… неправильно это. Он — человек порывистый, понял, что я с ним не уеду, и решил хоть что-то для будущих детей оставить; а о том, что в Ново-Китеже своё дитя растёт, не подумал. Или… знал уже, что девка, не наследник.

При взгляде на девицу Любава смешалась, даже вроде бы смутилась немного; затем нахмурилась, но промолчала. Впрочем, разъяснений не требовалось. Этот упрямый взгляд тёмно-карих, почти вишнёвых глаз я узнала. И твёрдый подбородок с характерной ямочкой, у Васюты скрываемой под бородой, и прихотливо изогнутую линию рта, да и саму богатырскую стать, в конце концов. Никуда от генов не деться, причём не только от отцовских. Матушка Васюты, первая жена его отца, была из воительниц-поляниц, вот внучка в неё-то, похоже, и уродилась.

А что это она тут делает, а? Охране не доверяет? Боится, что «разлучница» матушку обидит? Ох, шальная головушка, шальные мысли… А ведь ей не восемнадцать, а лет четырнадцать, не больше. Просто из-за сложения старше кажется; а мордашка-то совсем девчачья…

Красивая.

— Хороша! — шепнула я Любаве. — Ох, и хороша!

— Вся в батьку, мои только хлопоты, — скупо улыбнулась она. Но было видно, что похвала ей приятна. Неожиданно коснулась моего плеча и заглянула в глаза:

— Спасибо. За Неждану спасибо. За то, что дар Васютин, сгоряча предложенный, не приняла. Он его потом сам Неждане и передал. Муж твой, я слышала, и знатен, и богат; авось твоим сыновьям, как вырастут, власти и злата достанет и без этой серьги; зачем им ещё и княжество в чужой стороне? А вот дочь моя теперь наследница, даже если брат у неё родится. Благодарствую, обережница.

И крепко меня обняла.

Как сестру.

На бесконечно долгое мгновение у меня всё смешалось в голове. Честное слово, я вдруг увидела себя глазами Любавы, будто мы поменялись телами; или даже стала ею… Потому что помнила всё, что пережила она сама: детство в богатом тереме под присмотром мамок и нянек, беззаботное девичество, первую любовь, едва не закончившуюся похищением и насилием — как же, княжна, лакомый кусочек, опозоренную девку потом только и остаётся, что замуж выпихнуть за охальника, чтобы срам прикрыть… Васюту-спасителя, которого сперва всё больше за доброго дядьку принимала, а потом разглядела, наконец, влюблённого мужчину, боящегося напугать её, пуганую, лишним словом али прикосновением… Батюшкин гнев и неприятие: не ровня простой воин княжне! Тайный побег и замужество. Пропажу целой воинской слободы со всеми живущими. Горечь потери. Тоску. Нежданную радость, безумное счастье, когда поняла, что в тягости, что осталась ей от любимого хоть кровиночка… Взросление — когда, наконец, прямо возразила батюшке, отвергла всех женихов: «Дождусь своего! Жив он, жив!» Пустые тоскливые ночи. Болезнь отца и примирение, княжение и слёзы в подушку от первых неудач во власти… Споры с подросшей дочерью: негоже ведь девице воинским делом заниматься! — но затем шальная мысль: а если гоже? Вернётся Васюта — будет гордиться дочерью-богатыркой, что всех отроков побивает. Призыв ко двору двух прославленных девиц-поляниц, Неждане в наставницы. И, наконец, суматошный, на всю красную площадь, крик гонца с окраины Ново-Китежа: «Верну-улись! Богатыри вернулись!..» Скрип половиц под знакомой тяжёлой поступью. «Вот он я, лапушка… Примешь ли?»

Не знаю, что там из моих воспоминаний открылось самой Любаве. Должна же была она хоть что-то увидеть взамен? Но только разомкнули мы объятья совсем иными женщинами. И увидели друг друга совсем не такими, как при первой встрече.

— Будешь в Тардисбурге — заходи в гости. И Неждану с собой бери: сведём её с настоящими амазонками.

Она кивнула.

— Если твой обижать начнёт, — отозвалась строго, — а он у тебя чудной, с норовом… ты приходи. Так и быть, младшей женой разрешу тебя взять. Разберёмся.

Всё-таки оставила за собой последнее слово.

…Мраморные ступени белеют в десяти шагах от воды, приглашая вернуться на набережную, где неспешно, параллельно нашему с Элизабет ходу, следует карета. Но уходить пока не хочется. Мы бредём по береговой полосе под едва слышные всплески волн и запускаем камушки. И молчим, будто сами боимся расплескать накопившиеся за день впечатления.

Отряхиваем ладони и долго смотрим на бескрайнюю синюю гладь, на покачивающиеся невдалеке яхточки с провисшими парусами… Бухта и пляж в Эль Торресе тоже хороши, но там не увидишь заходящие в порт величественные парусники, соревнующихся гребцов, дельфиньих стай, подплывающих прямо к берегу. Тихо, спокойно, пустынно. Впрочем, везде хорошо по-своему.

И, кажется, нам пора возвращаться.

Не сговариваясь, поднимаемся к набережной по ближайшей широкой лестнице. Но едва я ставлю ногу на последнюю ступень, что-то меня ослепляет: будто солнечный зайчик угодил в глаза. Невольно отшатнувшись, почти теряю