Игорь улыбается, он счастлив, он шепчет:

— Да простит нас бог Ладо! — И его тайный уд разрывает пелену невинности своей юной супруги. Ольгу ожгла боль, но эта боль приносит ей не страдание, а блаженство. Она неистова, она готова поглотить Игоря. Окружающий мир уплыл, Ольга смеется, ее вожделение и воркование голубки слились, руки ее не знают покоя, и вся она как пламя, ее жажде нет конца. Игорь опален ее огнем, он тоже неистов. Свершив один танец, они с той же страстью начинали новую языческую пляску. Казалось, силы их плоти беспредельны. Да и могло ли быть по — другому, ведь эти силы копились годами. Но вот, наконец, им пришлись по душе иные забавы. Они просто рассматривали себя обна женных, ласкали горячими руками и без умолку шептали нежные слова. Ласки Игоря были волшебны. Ольга замирала от неги. Да туг же, словно пробудившись от сна, вновь торопилась испытать, блаженство близости, вновь отдаться неистовству молодой плоти, открывая для себя все новые ощущения. Неискушенная в супружеской жизни, Ольга оказалась одаренной, гораздой на выдумку и озорство. Ее гибкое тело не знало устали и покоя, и каждая поза ее манила, вызывала новое желание. У Игоря мелькнула мысль, что с ним подобного не случалось, чтобы женское тело вдруг оказывало на него такую сильную и непоборимую власть. И промелькнуло забытое, что свершилось во время полюдья в Полоцкую землю, когда он тешился с самой красивой девушкой той земли. Она и сотой доли не принесла ему наслаждения, какое он получал от Ольги. Были у князя Игоря и женщины, умудренные супружеской жизнью. Они знали многие секреты, дабы многажды побудить мужчину к жажде вожделения. Что ж, он достойно проявлял свою честь. Однако все минувшее было не то, что он испытывал, поддаваясь кудесничеству юной супруги.

Их брачная ночь завершилась тем, что ослабевшая Ольга уснула на утомленном Игоре. И кончилось все тем, что в опочивальню пришла матушка Ольги княгиня Секлетина, полюбовалась «бесстыдными» детишками, улыбнулась при виде омытой рудою простыни и накрыла их пуховым покрывалом, кое привезла из Изборска.

После первой супружеской ночи Игорь подумал, что Ольга утихомирится, потому как вдосталь насытилась близостью. Ан нет, оказалось, что костер жажды в первую ночь лишь загорелся, но с каждым днем к ночи только сильнее разгорался. И длилось торжество до той поры, пока Ольга не понесла дитя.

Теперь, вспоминая те далекие годы и особенно то время, когда Ольга родила девочку, и та вскоре умерла, княгиня подумала, что черная полоса жизни той поры была напущена на них колдовскими силами. Может быть, тот кудесник — колдун Чур, погубивший князя Олега, и на Ольгу с Игорем напустил черные силы?

Когда умерла дочь, сгоревшая от неведомой болезни за несколько дней, Ольга больше недели лежала пластом и близкие боялись за ее жизнь. Игорь не отходил от Ольги все эти дни и пытался утешить:

— Ты не убивайся так, у нас впереди еще вся жизнь. Ты народишь мне сыновей и у нас будет дочь. Поверь, утрата зарубцуется, как рубцуются раны.

— Зарубцуется, родимый, — согласилась Ольга, пробуждаясь к жизни.

Шли годы их счастливой и согласной великокняжеской державной жизни. Молодая Русь при них крепла, мужала, все больше пребывая в мирных заботах и трудах. Однако перебирая прожитые годы, как жемчужины на шелковой нити, Ольга вдруг находила ущербное зерно. Вот ей уже тридцать лет, а она все еще не принесла князю Игорю сына. Супруг терпелив и пока не журит ее за то, что она никак не родит ему наследника. Он уже согласился, что над чревом его супруги тяготеет черный рок и на свет появляются только девочки, коих мироправитель Перун отнимал у Ольги, и ни одна из них не прожила больше года. Черные полосы жизни приходили через два — три года. И княгиня Ольга сполна испила чашу материнского горя и страданий от неудовлетворенности собой. Она знала, что с каждым годом все сильнее разрушает надежды Игоря стать отцом сына, воина, будущего великого князя. Испила Ольга и чашу отчуждения Игоря. Знала она, что князь, уходя в зиму за сбором дани, утешался там с вольными девицами, умыкал у мужей красивых жен. И росли по северным городам, а то и совсем рядом, в Чернигове, в Белгороде, мужали его дети и, надо думать, сыновья, которых не хватало ему в княжеских теремах.

Годы пролетали неумолимо. И минуло тридцать пять лет замужества княгини Ольги, а она все еще была бездетна. И Перун — мироправитель, коему Ольга молилась денно и нощно и не жалела для него никаких даров и жертв, все не желал помиловать ее и наградить силой, коя принесла бы князю Игорю сына. Каждый раз, когда она вновь чувствовала под сердцем дитя, она шла на Священный холм и там, вознеся руки к лику Перуна, просила его об одной милости, о том, чтобы даровал наследника престола. Но приходил срок родов, и надежды Ольги рушились с первыми криками дитя — девочки.

Великая княгиня Ольга впала в отчаяние. И кто знал, как повернулась бы ее жизнь, ежели бы не встала рядом с нею ее дальняя сестра по материнской линии боярыня Павла. Князь Игорь позвал ее мужа богатыря Никиту в Ки ев. И Никита оставил родной Новгород, перешел на службу в большую княжескую дружину сотским. А жена его Павла нашла место при Ольге. Павла меньше всего подходила для придворной мамки. Ей следовало быть в седле рядом с мужем и нести в руках палицу весом больше пуда, да бить врагов. Но Павла была умная женщина и поняла, что она нужнее Ольге, чем все прочие боярыни, кои кружили близ княгини. Ольга и Павла сошлись характерами. Горячий норов княгини боярыня сдерживала своим спокойным нравом. Она походила на русскую печь, которая редко бывает жаркой, но бесконечно долго теплой и манящей. И когда Ольга дождливыми осенними вечерами или короткими зимними днями сетовала на свою судьбу, Павла была не только внимательной слушательницей, но еще умела и утешить княгиню. Последнее время Ольга часто вспоминала недобрыми словами бога Перуна за его жестокосердие. И Павла как‑то сказала:

— Ты, матушка княгиня, помолись иному Богу, попроси у Него милости, и Он снизойдет.

— Какому, Павла? — удивилась Ольга. — Уж не Волосу ли, богу скота? Так и ему молилась. И Коляде, и Купале, и Ладо! Всем жертвы приносила.

— Окромя их в твоей большой державе есть и иные боги. И даже Божья матерь есть. Вот я недавно проходила с сыном по Киеву, с речки Лыбеди возвращалась, да в храм зашла, что на Аскольдовой горе. И вижу, как там бабы молятся, стоя на коленях пред доской. А на той доске, из коих мы ладьи делаем, лик женский, рядом же лик дитя. И спросила я баб: «Кому молитесь?» Они же ответили: «Богородице деве Марии». «За что жалуете?» — спрашиваю. «Милость нам ниспослала. Просили, дабы сынками нас порадовала. И родили…»

— Полно тебе, Павла, — возразила Ольга. — Чужие боги, а тем паче их матери, за нас не порадеют. Да и как это я от веры отцов и дедов отойду?

— О, матушка, да я и не настаиваю. Мы с тобой иной путь найдем, как наследника тебе обрести.

Поговорили княгиня и боярыня еще о том о сем, а как ко сну отходить, Павла и сказала Ольге:

— Ты вот о чем пораскинь умом, матушка: сыны являются токмо у тех жен, кои сильнее мужей и плотью и кровью.

— Несусветное несешь, Павла. Как это так? Да не Божья ли воля в том, кому на свет выйти: девочке или мальчику?