— Тьфу!.. Вы думаете, дон Франческо вознесется на небо живым в огненной колеснице, как пророк Илия?

Оставив Лукрецию, Беатриче отвела обоих мужчин в комнату с Пляской смерти, дала им хлеба, мортаделлы из Кампотосто и темного деревенского вина - такого же оттенка, как ее глаза. Мужчины ели молча, громко чавкая. Ветер улегся, и горы словно затаили дух в ожидании жестокого чуда. В глухой ночи лишь ухнул филин.

— Пошли! - сказала Беатриче и при свете наполовину прикрытой лампы погнала их к отцовской комнате. Лукреция удалилась по коридору, плача от страха, а они молча и неподвижно уставились на Франческо, который спал на боку, зарывшись в беспорядочную груду одеял, повернутый к ним спиной. Вдруг Олимпио судорожно закашлялся. Беатриче мигом вытащила его наружу вместе с Марцио.

— Трýсы!.. Проклятые трусы!.. Олимпио, ты нарочно закашлял, не отпирайся!..

В бешенстве она схватила его спереди за камзол, резко затрясла, осыпала оскорблениями и попрекнула тем, что он раскаялся в принятом решении.

— Я уже доказал, что я не трус. Испытай меня еще раз. Ты же прекрасно знаешь, по твоему приказанию я спущусь хоть в саму преисподнюю.

Она немного смягчилась, постаралась ободрить Марцио, повторила свои обещания, почти развеселилась и решила перенести все на завтра.

— Я изловчусь и подолью опия в вино дона Франческо, а когда он уснет, вы разделаетесь с ним, как вам заблагорассудится. Затем мы сбросим его с миньяно, чтобы все поверили, будто он случайно упал по пути в нужник.

Она повела их по ночным коридорам Петреллы на чердак, куда никто не заходил. Темные, они взбирались вслед за ней, белой, по узким винтовым лестницам, и свет лампы окаймлял их силуэты светлым контуром. Прихватив с собой кувшинчик и круглую буханку, оба улеглись на мешки в покрытой толстым слоем бархатной пыли чердачной комнате, где воняло крысами.

Когда Беатриче спустилась обратно, рассвет уже заполнил оконные проемы серовато-синими прямоугольниками. Было холодно, и она, не раздеваясь, юркнула в постель, забыв о времени суток, позабыв обо всем и словно выйдя из тела. Беатриче тотчас уснула, а из оцепенения ее вывели только голоса служанок в спокойный и теплый полуденный час.

За обедом Ченчи выпил наваристого говяжьего бульона с пастернаком, затем съел половину фазаньего паштета, рикотту[67]со стеблями сельдерея, запеченный щавель, сливовый компот, пожаловался на отсутствие аппетита и осушил кувшин крепкого сардинского сорсо. Затем, непрерывно почесываясь, завалил Лукрецию на скамью, после чего спустился, дабы поизмываться над челядью, и наконец впал в ступор. За ужином Беатриче, обязанная проводить дегустацию, подождала, пока Франческо напьется, и подлила в вино опий. Отец ничего не заметил, а она в нетерпении выжидала - казалось, целую вечность. Наконец около одиннадцати удалилась вместе с Лукрецией в свою комнату.

Беатриче ждала в изнеможении, лежа на кровати, и следила за двигавшимся по полу параллелепипедом лунного света. «Когда он коснется стены, - мысленно повторяла она, - когда коснется стены...» Но луну скрыл туман, и все вокруг затопил рассеянный, зеленовато-молочный свет, похожий на цветки цикуты. Затем он тоже померк и стал мертвенно-бледным - наступил рассвет.

Беатриче вдруг захотелось есть, но под голодом скрывалось желание действовать - быть может, просто перекусить для того, чтобы не убивать, или, наоборот, поесть и убить. Она спустилась на кухню, отрезала себе хлеба и сала, спрятала в рукаве острый нож и длинными, хранившими ночной запах коридорами направилась на чердак, где ее дожидались мужчины. Внезапно возникли сомнения, замешательство: говорили они мало, жесты были краткими и неуверенными, фигуры вырисовывались серыми силуэтами. Когда прошло смятение чувств, место действия постепенно окутала тусклая аура импровизированности, непоследовательности, недотепства. Олимпио вооружился молотом каменолома, Марцио взял скалку для теста.

Лукреция долго отмыкала дверь, потом убежала в соседнюю комнату. Беатриче осторожно открыла ставню, чтобы впустить немного света.

— Какого черта? - успел пробормотать Франческо, но Олимпио схватил его за горло, другой рукой уложил на месте, а Марцио своим шутовским оружием перебил ему голени. Закрыв рот ладонью и выпучив глаза, Лукреция слушала глухие удары. Белая, потная, похожая на статую под дождем Беатриче стояла в изножье кровати Внезапно она вздрогнула и бросилась к ним:

— Дайте мне! Мне!

Оттолкнув Олимпио, она быстро, с неестественной силой воткнула нож в заплывший из-за французской болезни глаз Франческо. Беатриче кряхтела под копной распущенных, всклокоченных волос, кровь обрызгивала ее длинными струями. Наконец Беатриче замерла, опустилась на стул и заплакала. Мир был погружен во тьму и утопал в крови.

Вся комната побагровела, кровать сплошь заливал жуткий лак, уже стекавший с подушек и полотняных матрасов в синюю и белую клетку. Олимпио схватил Франческо под мышки, Марцио - за ноги, и вдвоем они отнесли его в соседнюю комнату, чтобы одеть, пока не окоченел. Облачили покойника в рубашку, элегантный камзол и шаровары, грубо выпрямляя обмякшее тело, если оно прогибалось, встряхивая, чтобы продеть руки в рукава, и ударяя кулаком по надчревью, дабы застегнуть пуговицы. В завершение Беатриче напялила трупу на голову шапочку, и все вместе поволокли его к миньяно, в полу которого Олимпио прорубил топором большое отверстие. Затем, убедившись, что никого нет, сбросили тело вниз. Оно упало на кучу мусора, между капустными кочерыжками, гнилыми плодами и зарослями цикуты. На стенку тотчас опустилась воронья стая.

Прятавшаяся в скалах Плаутилла видела, как муж вошел накануне в Петреллу, а через некоторое время между зубцами крепостной стены мелькнул его камзол с желтыми манжетами. Не в силах уснуть, жена чесала до рассвета лен. Олимпио вернулся, когда она готовила утренний суп. Не говоря ни слова, он разделся, живо выкопал в саду яму и зарыл там свою одежду. Затем помылся у бака с водой и переоделся в чистое.

В замке Беатриче и Лукреция - большие обагренные насекомые - запихивали в сундук подушки и матрасы и, чем сильнее надавливали, тем больше крови брызгало на руки и юбки. Женщины безуспешно пытались вытереть самые крупные пятна, то отчаиваясь, то снова надеясь, что никто ничего не заметит. Нужно было торопиться, они дрожали, промахивались, получалось только хуже, и все вокруг еще больше пачкалось. Когда рассвело, они услышали, как лакей Джорджио, сходив за покупками, гнал в гору своего мула.

Захлопали ставни, злобно засмеялись разбитые стекла, послышались вопли, призывы о помощи, обращения к Мадонне, рыданья.

— Синьор Франческо разбился!

— Упал с миньяно!

— Когда ходил в нужник!

— Господи! Сколько раз ему говорил: будьте осторожнее!

— Мы ничего не видели...