Это было изображение Царя Неока, или, в формальной традиции, Неок-Кемада, воина, единственного среди смертных, кто воскрес после смерти не в утробе Сюрат-Кемада, а на залитом солнцем берегу Великой Реки во время битвы, в которой был убит. Неок, храбрейший из людей, сбросил с себя оковы смерти и благодаря своему чудесному воскресению освободился от всех страхов и в конце концов победил Ночного Змея. Он не смог убить его и лишь заточил в камень, лежащий в Сердце Мира. После боя Шедельвендра на руках отнесла его на Солнце, где он очистился и стал бессмертным.

Он отец солдат, беспристрастный и справедливый мститель, никто не может устоять перед его горящим испепеляющим взором, а его неумолимые стрелы разят виновного повсюду, где бы тот ни спрятался. Он защищает слабых и выступает посредником в решении конфликтов. Его портреты украшают суды и один вид его пугает преступников больше, чем созерцание места казни.

Теперь я был просто уверен — ни одна из моих встреч просто не могла быть случайной, все они выстроились в длинную логическую цепочку, неизменно ведущую к одному: Царь Неок должен выпустить свои стрелы. Царь Неок явился, чтобы отомстить за беднягу Велахроноса и избавить мир от Секенра, который является одновременно и чародеем Ваштэмом, и чародеем Орканром, и чародеем Танниваром — многократным отцеубийцей.

Почему же тогда я не взобрался прилюдно на крышу и, не пряча взгляда, открыто стоя в лучах восходящего солнца, не объявил: «Вот он я, Мститель, иди сюда, застрели меня?» Потому что даже для самых жалких и презренных жизнь представляет величайшую ценность. Даже раб не хочет умирать.

Или так случилось, потому что Ваштэм, мой отец, и Таннивар, убивший собственного отца, и все остальные, ставшие частью меня, не позволили мне сделать это? Нет сомнения, если я… нет, мы будем убиты богом, убиты тем, кто просто не может стать убийцей, страшная цепь прервется. Ей будет положен конец.

А может быть, и нет? Просто страшно представить, что чародей каким-то образом сможет стать богом или бог чародеем, и наполнить мир огнем, кровью и хаосом.

Так что я просто прислонился к парапету и ждал, пока процессия пройдет мимо. Царь Неок так и не обернулся. И не выстрелил.

Наверное, я простоял там не меньше часа в каком-то оцепенении. Неожиданно у меня засосало под ложечкой. Я достал одну из серебряных монет, купил у лоточника хлебец и рыбу и отправился в харчевню, чтобы мне ее зажарили под острым соусом. Там я поел, сидя в прокуренном зале за общим столом среди моряков и стараясь казаться беззаботным. Кто травил похабные истории, кто рассуждал о реке, ветрах и грузах, кто вспоминал свой дом и далеких жен, а кто громко распевал песни на незнакомом мне языке — все было так, словно в мире не существовало убийц-чародеев, словно Сюрат-Кемад каждую ночь не посылал на улицы города эватимов собирать свою страшную дань.

Мне хотелось посидеть там еще и слушать, слушать, слушать, но я поймал взгляд хозяина, ясно говоривший: закажи что-нибудь еще или выметайся, — и я ушел.

Ближе к вечеру (я откуда-то знал, что это последний день моей свободы, последний день моей жизни среди моего народа, в моем родном городе; день, когда обычный мальчишка, каким я когда-то был, вдыхает свой первый глоток воздуха взрослой жизни, в которую он никогда не вступит) я бродил среди книжных лавок и слушал поэтов, декламировавших с перевернутых ящиков и корзин свои произведения, а когда солнце начало клониться к закату, дошел до аллеи кожевников, где в изобилии были развешены или разложены на всеобщее обозрение пояса и ремни, сумки и непромокаемые плащи с капюшонами.

Первая лавка справа принадлежала сапожнику.

Отвлекшись от фантазий, при виде этого магазинчика я задумался о собственной судьбе. Я уже ношу брюки и взрослую длинную тунику, но мужчине положены еще и туфли. Только у нищих их нет. Я же человек состоятельный. У меня есть собственный дом. А в сумке звенят монеты.

Несмотря на все мои переживания, связанные со смертью учителя, расставшегося с жизнью всего несколько часов назад, проблема обуви показалась мне жизненно важной.

Я зашел в лавку. Зазвенел колокольчик.

Сидевший на скамье сапожник поднял голову. Я застыл на пороге, встретившись с ним взглядом.

— Секенр?..

— Намек?

Он не ответил, но я сразу узнал его. Всего двумя-тремя годами старше меня, он продолжал дружить со мной, когда остальные мальчишки уже начали меня сторониться. Я живо припомнил, как мы вдвоем в моей плоскодонке плыли по городу в осеннем сумраке и больше боялись того, что нам скажут родители, чем затаившихся во мгле эватимов. Мы пробивались сквозь бесконечный лабиринт из обломков мачт, опор и свай, пока не нашли Деревянного Мудреца (другие его имена давным-давно позабыли) — гигантскую деревянную голову, наполовину погребенную в грязи — и, подобно многим поколениям своих предшественников, мальчишек вроде нас, мы вскарабкались по гниющим выступам и вырезали свои имена на волнистой бороде, в то время как он разглядывал нас своими пустыми глазами. Наш поступок был отчаянно смелым и страшно глупым, но тогда я не думал об опасности, так как Намек был со мной; а он, без сомнения, в свою очередь рассчитывал на то, что мое волшебство защитит его.

С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Четыре года? Три? Всего три?

— Что тебе надо, Секенр? — спросил он без малейшего следа дружелюбия в голосе. Он поднялся со скамьи, вытирая свои громадные руки о кожаный фартук. Он очень сильно вырос. На массивных челюстях явственно проступала черная щетина.

— Я…

— Секенр, никогда не думал, что снова встречусь с тобой.

— Но я… дом моего отца… ведь я живу совсем рядом с тобой, по соседству…

— Никогда не думал встретить тебя вновь или, по крайней мере, не хотел этого. Чего тебе?

Я оглядел небогатую мастерскую. Он, без всякого сомнения, стал тут хозяином. Когда я дружил с ним, он был у отца подмастерьем. Наверное, отец умер и оставил ему свое дело.

Он направился ко мне, его тяжелые ботинки гулко стучали по доскам пола. Я пристально посмотрел ему в глаза. Бесстрастное лицо ничего не выражало. Он так вырос.

— Повторяю свой вопрос. Чего ты хочешь?

Его голос звучал как голос мага, изгоняющего нечистую силу. Я пожал плечами, попытался засмеяться, сделать вид, что мы снова стали детьми, и обратить все в шутку. Я опустил взгляд и пошевелил пальцами ног.

— Разве это не очевидно, глупец? Туфли. Это же сапожная мастерская, я не ошибся случаем? Или все это, — я махнул рукой, показывая на товар на полках, — корм для райских птиц?

Он рассмеялся, зло и отрывисто.

— Намек? — Голос принадлежал женщине. Намек обернулся. Выражение его лица моментально изменилось — теперь на нем явно читался ничем не прикрытый страх. Из задней комнаты в лавку зашла девушка примерно моих лет. Было уже заметно, как округлился ее живот. Намек поспешил к ней, положил руки ей на плечи и что-то настойчиво зашептал. Она посмотрела на меня широко открытыми глазами. Я сложил руки на груди и уставился на стену, избегая ее взгляда. Она кивнула и ушла.