Несмотря ни на что я продолжал обманывать себя, отрицая очевидное. Сиюминутные отважные мысли, смелые слова в этих мыслях, а потом…

Вот что произошло потом: я отнес книгу вниз, в отцовский кабинет.

Там отчетливее всего были слышны голоса дома — скрипы, скрежет, вздохи, стоны. И стоило мне присесть там в тени, которая никогда не рассеивалась, не важно, как бы ярко ни светило солнце и как бы широко я ни открывал ставни, в кабинете постоянно ощущалось присутствие отца. Он так и остался его кабинетом. Священники со своим ладаном и заговорами, изгоняющими нечистую силу, так и не смогли ничего изменить, даже развесив по стенам иконы (одну икону Сюрат-Кемада, вторую — Шедельвендры, Матери Вод, третью — Бель-Кемада, Всепрощающего Бога), а по потолку — амулеты и талисманы. Все это оказалось сплошным вздором: и громадные сферы со звездами и причудливыми линиями, которые священники нацарапали на стенах и раскрасили на скорую руку, и подчеркнуто разорванное изображение змея, заглатывающего собственный хвост — что должно было означать вечный круг жизни и смерти, прерывающийся окончательно и бесповоротно.

В почерневшем ночном горшке у двери когда-то курился ладан.

Но это ни к чему не привело. Священники полностью очистили полки от книг, бутылок и странных приспособлений, и все же, когда наступал вечер и сгущались тени, полки, казалось, заполнялись вновь. Трудно было проследить отдельные детали — они походили на мимолетные видения, которые можно заметить лишь краем глаза — но все по-прежнему оставалось на своем месте.

Изо всех сил сконцентрировавшись на своей цели, я протянул руку и взял с полки бутылку.

Она оказалась довольно тяжелой. Сжав ее в руках, я сквозь темное стекло рассмотрел в ней нечто бледное и бесформенное, напоминавшее сырой яичный желток — нет, оно неуклюже носилось внутри, как аморфный паук со множеством ножек. Меня внезапно озарило — я знаю, как зовут этого человека. Да, этот узник был человеком. При желании я мог бы допросить его или помучить, приди мне это в голову.

Я быстро поставил бутылку на полку, словно она жгла мне руки. Она затерялась и растаяла в тени вместе со всеми остальными. Я бессильно опустился на отцовский стул перед его рабочим столом.

И еще кое-что я тоже понял. Без сомнения, это разум Ваштэма работал у меня в голове — его мысли поднимались из темных глубин моего сознания, как пузыри со дна тихого пруда. Он сообщал мне, что в доме чародея время течет по-другому, что прошлое и будущее неразрывно связаны между собой и переплетаются, как причудливые яркие линии эффектных заглавных букв. Комната осталась прежней — вопреки всем усилиям священников, время и события были не властны над ней. Чем дольше я сидел там, тем очевиднее становилось, что все возвращается на свои места. Книги и бутылки, которые на моих глазах утопили в реке, вновь появлялись на полках.

Более того…

— Секенр, быстрее. Мы опоздаем на урок.

В дверях стояла моя сестра Хамакина, нет, не призрак, действительно она, живая, в своем простом повседневном платье, тщательно причесанная, с сумкой с бумагой, кистями и перьями под мышкой.

Я не знал, что сказать.

— Поспеши! Велахронос ждет!

Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, но мне так хотелось этого, что я не стал задаваться вопросом, как мне удалось вернуть те счастливые дни, когда мы вдвоем обучались каллиграфии и классическим наукам под руководством Велахроноса. Я просто поднялся со своего места.

— Я иду.

Она взяла меня за руку. Ее рука оказалась теплой и мягкой. Она нетерпеливо потянула меня в сторону спальни. Я огляделся вокруг в поисках своих школьных принадлежностей и был готов забыть обо всем на свете, пока складывал в сумку ручки, бутылочки чернил и свой неоконченный труд. Потом до меня дошло, что я одет в старую рубашку, перепачканную грязью и илом.

Поспешно сбросив ее, я надел все лучшее, что у меня было: светло-голубую тунику, слишком длинную для меня, доходившую до коленей, свободные белые штаны и широкий пояс с сумкой.

Но я по-прежнему остался босым. А я уже был мужчиной. Сивилла совершила торжественный ритуал, я прошел посвящение. Значит, я должен носить туфли. Но весь абсурд ситуации заключался как раз в том, что несмотря на все, что мне довелось пережить, мне так и не довелось надеть башмаки — у меня их просто не было.

Я в замешательстве уставился на Хамакину.

— Идем же!

Я последовал за ней, и в тот же миг мне показалось, что все идет своим чередом, что обуви у меня и не должно быть. Я уже был готов — так мало мне потребовалось, дабы убедить самого себя, что событий последних месяцев попросту никогда не было. Значит, я так и остался мальчишкой.

Мы открыли люк и спустились на причал за домом. Моей лодки не было на месте. Какая-то часть моего сознания прекрасно понимала, что в последний раз я видел ее, стоявшей на якоре у дома Сивиллы, и что теперь она, без всякого сомнения, вошла в ее необъятную коллекцию талисманов. Но туда ходил другой Секенр, герой книги. И все же мне стало грустно из-за пропажи лодки, как бы это ни было банально, ведь я плавал в ней, сколько себя помнил, к тому же она была своеобразной ниточкой, связывавшей меня с детством. Однако часть моего сознания, упорно желавшая, чтобы я остался ребенком, мечтавшая вернуться в счастливые детские годы, так и не смогла понять, что же произошло с моей лодкой.

— Пойдем же! — повторила Хамакина, потянув меня за руку.

Мы снова поднялись по лестнице в дом. Мне даже показалось, я слышу, как мама возится на кухне. Она печет хлеб. Кто-то расхаживает взад-вперед по кабинету…

Мы с Хамакиной выбежали из парадной двери на балкон, а с него — на деревянный настил, соединявший наш дом с городом. Многие доски на нем оторвались, расшатались или сломались. Это не было последствием бури, постарался кто-то из соседей.

Почему? — недоумевала часть моего сознания. Ответ на этот вопрос так и не пришел мне в голову, пока мы осторожно балансировали по единственному бревну, оставшемуся там, где были оторваны все остальные доски и опоры.

Моя способность игнорировать очевидное поражала даже меня самого — я шел в город, где не был уже много месяцев, хотя в это время рука Хамакины постепенно таяла в моей руке. Вначале я словно держал пустую перчатку, затем — перышко, потом — дым, а потом и вовсе ничего.

Я продолжил свое путешествие по закоулкам Города Тростников в одиночестве. Никто не узнавал меня. Никто не ругался и не кричал, когда я проходил мимо. Возможно, я исхудал до неузнаваемости (волосы, отросшие ниже плеч, я завязал хвостом), а может быть, просто обо мне забыли. Так я и шел, не привлекая к себе внимания, сквозь толпу иноземных моряков, по улицам со множеством лотков, мимо храмов, где немногочисленные просители предлагали свои подношения тысячам разных богов. Так я и достиг хорошо знакомого квартала богатых домов, где многие здания поддерживали каменные опоры, а некоторые и целиком были выстроены из камня. Я миновал главный городской храм Сюрат-Кемада, где жили священники, но и там меня не заметили.