находим в документах только XI века. Впрочем, их поиски были вознаграждены с избытком, так как они нашли не один, а много «подлинных» экзем­пляров его. Нашли, т. е. проще говоря, — сфабриковали сами.

Из числа этих «хитонов Иисуса» наибольшей известностью пользуются два. Один из них хранится доныне во Франции, в г. Аржантейле (наш рис. направо). Размером он первоначально был 1,45 метра, имел отверстие для шеи и рукава (ныне он не в целом виде, а так, как изображен на рисунке, в виде черной рубашки, надетой на манекен с белой накидкой). Сделан он из шерсти, при чем работа груба, но правильна, что можно видеть из при­лагаемого образца его ткани и отдельных нитей. Для большей убедительности рясники не забыли кое-где вымазать его кровью.

Другой и тоже «подлинный» хитон Иисуса до сих пор находится в Гер­мании, в г. Трире. У нас он изображен налево. На примере этого хитона мы хорошо можем видеть, почему и для чего рясники фабрикуют подобные вещи. Немецкий исследователь, О. Корвин рассказывает, что еще в его время, в 1844 г., т. е. в средине XIX века, на поклонение этому «хитону» в г. Трир явился целый миллион паломников. Если каждый из них по милости хитона оставил в карманах рясников того города хотя бы по пятачку, то в итоге должна была получиться внушительная сумма. Давали, конечно, больше.

Ради этих сумм и ткались церковниками хитоны Иисуса, обретались его кресты, венцы, гвозди и пр., пр. пр.

Хитон в Аржантейле, хитон в Трире, — и оба «подлинные»! Казалось бы, дело ясно, — один из них — неподлинный. Однако, рясники находят и здесь объяснение, заявляя, что, вероятно, у Иисуса было несколько хитонов, и даже предполагая, что первый хитон у него был нижним, второй — верхним.

Предположим, что это так. Но каким мы назовем третий хитон и тоже «подлинный», хранящийся в московском Успенском соборе и подаренный отцу Михаила Романова, патриарху Филарету персидским шахом? Этот хитон, вернее, часть его, — льняной.

В то время, как протестантский теолог Лицманн доказывает истин­ность предания о Петре, некий Гарнак в своей «Хронологии древне­христианской литературы» (1897 г.) пишет следующее:

«Мученическая смерть Петра в Риме оспаривалась сперва из-за тенденциозно (предубежденно) протестантских, затем тенденциозно­-критических предубеждений. В обоих случаях это заблуждение содей­ствовало пониманию важных исторических истин (каких?), следователь­но, сослужило свою службу. А что это было заблуждением, это в насто­ящее время ясно каждому неослепленном исследователю. Весь крити­ческий аппарат, с помощью которого Баэур отверг древнюю традицию, в настоящее время правильно считается ничего не стоящим».

После всего этого, не пришло ли для протестантской теологии время, как можно скорее, вернуться на лоно единственно спасающей (католической) церкви и принести свои уверения в верности римскому папе? Итак, пребывание Петра в Риме доказать нельзя. О Петре мы вообще ничего не знаем. Он — целиком расплывающаяся в мифологиче­ском тумане личность. А вместе с тем, нами получен уже и ответ на во­прос, — Петр ли установил папство. Шниццер в своем основательном исследовании доказал, что ничто, абсолютно ничто не дает права на это допущение, а что против этого привели его католические коллеги, все это такого сорта, что спрашиваешь сам себе, как можно подобные вещи выдавать за науку. Древнейшая церковная история ничего не знает о том, чтобы Петр занимал особо выдающееся и руководящее положение в христианской общине: ни Деяния апостолов, ни Павловы послания, ни даже первое послание Климента, которое написано от имени не епископа Петра, а римской общины, и которое вообще еще не знает римского епископа. Таковое может быть доказано только, приблизительно, с половины второго века, когда Апикет (155-166) выступает в качестве ее первого представителя. Даже Ириней признает совершенно особое преимущество не римского епископа, как преемника Петра, а римской общины как насаждения, потому что она, будто бы была основана Петром и Павлом. Ириней еще не знает «мужа-камня» и «ключаря». Oн упоминает об исповедании Петра, но только в духе евангелия Марка, а тем, как он приводит это евангельское место, дает разительный довод за то, что еще не имел никакого представления о 16, 18-19 Матфея, где речь идет о «камне» и «заведовании ключами». То же самое приходится сказать о Юстине и Клименте Александрийском (ок. 210 г.) Только при епископе Викторе, в последнем десятилетии второго века или приЗефирине (198-217), по-видимому, создалась легенда о том что Петр был первым епископом Рима и исполнял там епископскую должность в течение 25 лет, а в связи с этим из предания исчезает личность Павла, до того времени слывшего сооснователем римской общины, — исчезает, дабы за то весь блеск и славу возложить на главу Петра. Каллист (217-222) первый определенно выдал себя за наместника «князя апостолов» — Петра, отнеся при этом прямо к себе слова Матфеева евангелия о Петре, «камне-муже» и о «власти вязать и разрешать и на основании их, изъявляя особые притязания в пользу своей личности. Правда, африканец Тертуллиан негодует на это, указывает ему на его самодержавное выступление, как на неслыханную наглость, и издевается над «апостолическим» «первосвященником», «епископом епископов», однако, нисколько не пытается поколебать предположение что Иисус, действительно, поручил Петру заведование ключами; на это он сам указал еще около, 200 года.

И вот, тогда-то, приблизительно на рубеже второго и третьего века, должно было сложиться или появиться соответствующее место евангелия Матфея, 16, 18-19, при чем это произошло в виду некоторых событий и еретических направлений внутри церкви, которые делали желательным, чтобы римское епископство со стороны истории откровения и со гласно писанию было упрочено и снабжено солидным фундаментом путем отнесения к нему словес самого спасителя, а вместе с тем, чтобы, таким образом, было обеспечено ему преимущественное положение перед всеми остальными. Это была эпоха Коммода (160-192), как раз того императора, который проявлял столь живой интерес к культу Митры, что последний отныне сделался прямо-таки модным предметом в Риме, а благосклонно настроенная к христианству, побочная жена императора, Марция, находилась в самых тесных, личных сношениях с епископом Виктором. Тогда идея персидского Петра очень легко могла перейти в идею христианского Петра и наоборот, между обоими религиями могло установиться нечто вроде мировой или соглашения тем путем, что Петр-Митра был введен в качестве члена в христианский круг идей и превратился в личность мужа-камня и ключаря Петра в качестве прямого преемника Иисуса и князя апостолов в Риме.

Этот римский император (Коммод) позволил изобразить себя в виде «клавигера» («дубиноносца»), т. е. Геракла-Митры с львиной шкурой на голове и дубиной —