Позволим себе некоторое теоретическое отступление. Обратимся сначала к Юнгу и его идее антиномичности[2], противоречивости человеческой психики.

Квинтэссенция этой идеи заключается в том, что установка, представленная сознанием, будет иметь прямо противоположное значение в бессознательном. К примеру, человеку на сознательном уровне свойственна экстравертность (обращенность вовне), то есть человек легко и свободно контактирует с людьми. Однако присмотритесь к таким людям – им очень трудно быть открытыми в ситуации глубокого, доверительного личностного общения, то есть на бессознательном уровне присутствует интроверсированная установка личности.

И наоборот, человек-интроверт, удовлетворяющий свою потребность в общении через небольшое количество контактов, в близком интимном общении открывается навстречу собеседнику всей своей глубиной, то есть на бессознательном уровне является экстравертом.

Так вот, рассуждая вслед Юнгу, можно предположить следующее: если в сознании советского человека был укоренен стереотип о собственной ненужности, бесполезности, то в бессознательной части психики осуществлялась та самая парадоксальная компенсация: на сознательном уровне – «я не нужен», но на бессознательном – «я не просто нужен, я необходим и помещаю себя в центр происходящего!». Таким образом мог формироваться глубокий неосознаваемый паттерн эгоцентризма, причем инфантильного, детского, ведь именно детство характеризуется, с одной стороны, слабостью, беспомощностью, безответственностью, а с другой – эгоцентрической установкой в отношении к жизни. Эти размышления легко проиллюстрировать – достаточно посмотреть вокруг, и мы увидим множество «взрослых» людей, играющих в детские игры, дабы удовлетворить свои детские инфантильные, эгоцентричные потребности. Надо заметить, что эгоцентрики нашего постсоветского пространства сильно отличаются от западных эгоцентриков. У наших масштаб больше и размах шире. И это не удивительно, ведь на Западе не было такого перманентного унижения личности в течение нескольких десятков лет. Там социальной и культурной нормой является ценность человеческой жизни, ценность личной уникальности, и, соответственно, западные эгоцентрики – это всего лишь бытовые эгоцентрики, не претендующие на масштабное распространение собственного эгоцентризма в размахах страны и общества.

Вернемся вновь в поле индивидуальной психологии, к нашему инфантильному мужчине, к нашему «подкаблучнику», и попробуем разобрать те индивидуальные психологические механизмы, которые стоят за ним. А за ним будет стоять заботливая, опекающая мать, уберегающая любимого сыночка от любых требований отца или другого мужского окружения. Эти мальчики в детстве всегда любимчики, они освобождены от любых домашних обязанностей и требований, они часто изнежены, опекаемы. Это не значит, что мать на них не сердится, не злится, не пытается воспитывать, но это значит, что она всегда отступает и ни на чем не может настоять.

Я помню один характерный пример. Мать яркого представителя такого типа жаловалась мне: «Ну вы мне скажите, почему я должна носить ему еду в комнату, почему я должна подбирать разбросанные по всей квартире носки и трусы, почему даже грязную тарелку он не может принести в кухню и поставить в раковину?» Я резонно спросила в ответ: «Действительно, а почему вы все это делаете?» Надо пояснить, что родители этого двадцатилетнего парня были давно в разводе, а все попытки ее второго мужа, пытающегося повлиять на избалованного отпрыска, воспринимались любящей мамой как агрессия. «Он не твой сын, – говорила она, – ты не имеешь права так на него давить!» Короче говоря, она отбила всякую охоту у своего мужа принимать участие в воспитании ее сына, а его родной отец был назначен предателем и мерзавцем. В результате парень был полностью лишен мужского воспитания. Зато мама, испытывая вину перед сыном за то, что развелась с его отцом, всячески пыталась «зализать ему раны», покупая ему компьютеры, дорогие мобильные телефоны, модные вещи и прочее. Что же удивляться, что мальчик вырос инфантильным, внутренне слабым, неуверенным в себе человеком, поскольку все типично мужские ситуации, которые могли бы выковать его характер, стойкость и терпение, были тщательно отодвинуты матерью за пределы уютного и «пушистого» мира, который она создавала для своего любимого сыночка.

Было бы несправедливо всю ответственность за воспитание инфантильных мужчин перекладывать только на женские плечи. Роль папы здесь тоже чрезвычайно важна. Не только образ «слабого» отца формирует инфантильный стиль поведения у сына. Сильный и холодный отец, эмоционально равнодушный, безучастный, оценивающий сына только по формальным признакам, по оценкам в школе, по достижениям в спорте или творчестве, по количеству заработанных денег, если речь идет уже о взрослом человеке, – это бьет посильней, чем опекающая мать. С таким отцом сын становится не просто инфантильным, он становится глубинно неспособным выдерживать любое напряжение жизни, поскольку не имеет опыта мужской поддержки, без которой мальчик никогда не станет мужчиной. Если бы эти действительно страдающие мужчины встретили бы на своем пути искренне любящих их людей, будь то женщина или друг, они получили бы то главное, чего так недоставало им в детстве, – они получили бы опыт настоящей любви, любви искренней, честной, открытой, поддерживающей и дающей. И тогда весь опыт своей жизни, своего долгого заточения в небытии они могли бы переработать в сострадание, в помощь другим, особенно детям, с которыми бы они точно знали, что делать – им бы подсказало их живое сердце.

Существует еще немало типичных взрослых жизненных стратегий, тесно связанных с тем или иным негативным опытом детства. К примеру, взрослые люди, скупающие все на своем пути. Их дома завалены совершенно ненужными вещами и безделушками, их шкафы ломятся от одежды, кладовки заставлены запасными кофемолками, мясорубками, воздухоочистителями. «На всякий случай» закупаются тонны подарков, которые когда-нибудь кому-нибудь обязательно будут вручены. Можете не сомневаться в том, что у этих людей было очень скудное детство, их не баловали лишней куклой или машинкой, а в школе они с тоской смотрели на новый пенал соседа, переполненный дорогими ручками и карандашами. Зато взрослая жизнь и приличный заработок открыли шлюзы детских желаний, и эти, уже взрослые люди похожи на маленьких детей, которым дали кошелек, набитый деньгами, и отправили на денек в магазин игрушек.

Таких примеров можно привести множество, но пора вернуться к тому, с чего мы начинали эту главу, и заглянуть в глубину тех психологических механизмов, которые лежат за всеми вышеперечисленными и иными, не упомянутыми нами, моделями взрослой жизни. Неужели мы обречены всю жизнь преодолевать травмы детства, его болезни и неудачи, несовершенство наших родителей, наших воспитателей и учителей? Нет, любой негативный опыт – не приговор. Неслучайно, дорогой читатель, в начале главы мы познакомили вас с Александром Васильевичем Суворовым, слепоглухим доктором психологических наук, писателем и поэтом, человеком, проведшем свое детство в специализированном детском доме. Можно ли назвать его детство легким и безоблачным? Можно только предполагать, сколько боли, отчаяния, одиночества выпало на долю этого человека, и сколько мужества, стойкости, воли и веры понадобилось ему, чтобы прорваться сквозь стену тишины и темноты к миру, к людям и стать тем, кем он является сегодня! В чем же секрет его личностного, человеческого успеха? Как ему удалось преодолеть те капканы психики и личной истории, в которые попадаем мы на пути к самим себе и собственной жизни? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам надо набраться терпения и разобраться в том, как преломляется в нашей психике и нашем сознании реальность жизни с ее горестями и радостями.