– …

Доктор Браун понял, что не с того начал разговор с юношей.

– Как твоя хризантема?

Уильям вдруг перевел взгляд на свой цветущий желтый цветок, за которым он так старательно ухаживал изо дня в день.

– Как всегда, он цветет.

– Он?

– Да, он, а что такого?

В мозгу доктора Брауна что-то не сошлось, а потому ему в это мгновение стало мучительно больно, впрочем, как и всегда, когда не хватало какой-то детали конструкции, но он даже не подал вида.

– Ты сказал «он», потому что цветок или потому что у него есть личное имя?

– Имя есть.

Уильям снова перевел взгляд в окно. Сегодня почему-то и он был не особо настроен на общение. Фредерику приходилось буквально вытаскивать из него ответы на свои вопросы.

– Как ты называешь свой цветок, если не секрет?

– Военный.

Такой ответ был полной неожиданностью для доктора Брауна. Этот юноша был, пожалуй, самым непоследовательным человеком в его окружении за все недолгое время, проведенное в этой больнице. Безымянный тоже пришел на ум Фредерику, но он сразу же окрестил его безумным.

– Уильям, ты мне говорил, что упоминание о военном причиняет тебе боль. Так почему ты назвал так свой цветок, ассоциируя его тем самым с болью?

– Этот военный, что в горшке, не вызывает во мне боль, Фре.

– Но почему, ты разве не думаешь о нем, когда смотришь на свою хризантему?

– Думаю, но мне от этого не больно, а даже наоборот.

– Наоборот? Объясни, пожалуйста, что это значит.

– Это значит, Фре, что я смотрю на военного и понимаю, что могу сделать ему больно и даже его убить. От этой мысли мне всегда становится хорошо. Понимаете?

Доктор Браун решительно ничего пока не понимал.

Общение с детьми ему всегда давалось с большим трудом в силу разных взглядов на одни и те же вещи. Зато беседа с ними всегда казалась ему познавательной и чрезвычайно интересной.

– Понимаю. А почему ты так ухаживаешь за ним, почему не даешь ему умереть, если это доставило бы тебе радость?

– Нет, Фре, – юноша начал немного злиться. – Вы меня не поняли! Я не говорил, что мне хочется, чтобы он умирал. Мне нравится знать, что его жизнь находится в моих руках и что я в любой момент способен его убить, если захочу!

Но мне кажется, что если я порву на части военного, то мне не станет хорошо, а даже, наверное, наоборот. Я наливаю в него воду и протираю каждый день листья, чтобы он был красивым. Нет, я не хочу, чтобы он умирал, но мне нравится думать о том, что я могу его убить. Теперь вы понимаете, Фре?

– Да, теперь я все понял, Уильям. Прошу простить мне мою невнимательность. Позволь спросить у тебя еще кое-что: а мама твоя тоже ассоциативно присутствует в этой комнате?

– Да.

– Позволь мне выдвинуть свою версию, Уильям, так сказать, реабилитировать себя в твоих глазах…

– Давайте, Фре.

Доктор Браун перевел взгляд на один-единственный предмет в этой комнате, который мог бы напоминать юноше маму.

– Твоя мама – это Библия.

– Да, вы знали, Фре. Вы не глупый.

Все же этот юноша, несомненно, казался доктору Брауну старше по развитию, чем его десятилетний сын Дон, взять хотя бы тот факт, что его ругательства имели более интеллигентный характер.

Хотя это, наверное, проблема воспитания, а не возраста.

– Я смотрю, маму ты тоже протираешь каждый день и бережно относишься к ней.

– Да, я маму иногда открываю, чтобы прочесть, но сразу же закрываю. Потому что трудно.

Фредерик вспомнил, что хотел после работы заехать в книжный магазин и купить обещанные книги Дону.

– Ты, наверное, чего-то не понимаешь? Она написана сложным для тебя языком?

– Да, очень сложным.

– Письма мамы кажутся тебе более понятными, правда?

– Да. Там всегда написано простым языком.

– Хорошо, Уильям. Ты знаешь, я тебе хочу сказать, что не стоит расстраиваться по поводу Библии. Ты и не обязан ее сейчас понимать. Для каждой книги всегда приходит свое, самое подходящее время. Если трудно читать, то закрой и не открывай ее больше. Забудь, спрячь далеко или выброси! Однажды эта книга сама попадет к тебе в руки самым неожиданным и странным образом, ты откроешь ее и все поймешь. Это правда!

Я хочу завтра принести тебе другую книгу. Говорю сразу – тебе совсем необязательно ее открывать, Уильям, но мне почему-то кажется, что она тебе может понравиться.

– Мне не нравится читать книги, Фре.

– Потому что тебе не попадались интересные книги, Уильям.

Юноша вдруг неожиданно засмеялся.

– Что тебя рассмешило, если не секрет?

Голубоглазый собеседник, который показывал свои глаза сейчас только небу и снежным лесам, перестал смеяться.

– Вы только что сказали, что принесете завтра книгу.

– Да, а что в этом смешного?

Уильям снова засмеялся.

– Погоди, Уильям… Я, похоже, понял, почему ты надо мной сейчас смеешься. Дай мне всего двадцать минут, хорошо?

– Хорошо, Фре, – ответил юноша, продолжая смеяться.

Доктор Браун выбежал из палаты в коридор и со всех ног побежал к лестнице, затем быстро спустился на первый этаж, накинул верхнюю одежду и покинул больницу.

Фредерик вернулся в палату Уильяма лишь спустя сорок минут.

– Я принес тебе обещанное мороженое, Уильям.

– О, спасибо, – возрадовался юноша, но совсем не торопился идти за желанным десертом.

– Я оставлю его на столе, хорошо?

– Да.

Фредерик положил на стол небольшое ведерко мороженого с зеленым чаем. Как он мог забыть о своем обещании?

– Тебе теперь не смешно оттого, что я завтра принесу тебе книгу?

– Нет, Фре. Уже не смешно, – ответил грустноватым голосом юноша, который, по всей видимости, думал сейчас об одном – когда уже, наконец, уйдет доктор Браун и оставит его наедине с этой желанной сладостью.

Наступила тишина. Фредерик обо всем догадался.

– Ты сейчас не будешь есть свое мороженое, Уильям?

– Не буду.

– Потому что я здесь или потому, что пока не хочешь?

– Потому что вы здесь.

Доктор Браун широко улыбнулся и решил незамедлительно оставить юношу в покое.

– Хорошо, я зайду к тебе позже. Приятного аппетита, Уильям. Спасибо тебе за разговор.

– Пока, Фре.

Доктор Браун закрыл двери палаты и решил навестить еще одного любопытного пациента, которого ему официально запретили навещать.