очередной бутылкой.

Я перестал чувствовать холод.

Я пропил все свободные деньги, которые у меня были, и залез в отложенные на оплату квартиры, не думая о том, что буду делать, если в конце месяца не смогу заплатить хозяйке.

Я вообще ни о чём не думал.

Иногда я слышал, что во входную дверь моей квартиры кто-то долбился. Я понимал, что этот звук всего лишь мне мерещился. Ко мне некому было приходить, и я продолжал запивать эту мысль, пока она не захлебывалась сама в себе и не замолкала.

Я чем-то залил свой ноутбук, и он прекратил работать. Я попытался разобрать вышедшую из строя технику, чтобы просушить детали, но мои руки сотрясало в треморе, и я уронил раскуроченный компьютер на пол, где он потом и остался.

Зрение потеряло чёткость, и я существовал в пространстве между плывущих стен среди предметов с рябящими очертаниями.

Я почти ничего не ел, но после всего, что я в себя вливал, я блевал так, что меня буквально выворачивало наизнанку. Меня рвало одной желчью, смешанной с алкоголем, и я мог подолгу стоять на коленях у унитаза, пытаясь выцедить ещё что-то из пустого желудка, чтобы меня перестало тошнить. В такие моменты мне казалось, что мне может стать лучше только тогда, когда я отхаркну наружу все свои органы.

Всё вокруг вращалось и плясало.

Уже очень скоро я разбил о стену телефон. На него постоянно названивал кто-то по имени Макс, образ которого в алкогольном угаре я уже почти даже не мог восстановить в памяти и которого не хотел слышать. Устройство с потрескавшимся экраном теперь валялось где-то рядом с ноутбуком, и меня нисколько не заботило, что я утратил последний способ связи с внешним миром.

Я больше не помнил и не знал себя самого, окончательно превратившись в полностью безмолвное ничто.

Глава 10

Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум

— Артур?!

«Артур?… Что за идиотское имя… Люди, которые так назвали ребёнка, что, любили истории про рыцарей круглого стола?»

— Артур?! Ты слышишь меня?! — я приоткрыл глаза, почувствовав, как кто-то хлопает меня по щеке.

Рука сместилась на моё запястье, прощупывая пульс.

Я разлепил тяжёлые веки и обнаружил, что лежал в прихожей в луже чего-то мокрого и липкого, отдающего едким запахом спирта. Рядом со мной валялась упавшая на пол вешалка с верхней одеждой. Одна из моих ног находилась в проёме входной двери, из-за чего та была приоткрыта. Я был мертвецки пьян и не помнил, как оказался в таком положении.

— Блядь, сколько ты так пролежал?

Меня взяли под руки и потянули вверх. От резкого подъёма к горлу подступила тошнота, но я подавил рвотный позыв. Я не хотел заблевать того, кто перекинул мою руку через своё плечо и куда-то меня поволок.

Я пытался разглядеть лицо этого человека, но видел только бледные расплывающиеся черты. Моя голова еле держалась, и я всё-таки опустил её, потому что всё равно толком ничего не видел и ничего не понимал.

Кажется, я слышал какое-то бормотание возле своего уха.

— Что я с тобой сделал… Что же я с тобой сделал…

Меня снова опрокинули на спину, но теперь поверхность подо мной была более мягкой и сухой. Сверху развернулась сероватая гладь потолка.

Я был в своей комнате?

Неважно.

Я снова закрыл глаза.

* * *

Следующие пару суток я боролся с последствиями острой алкогольной интоксикации.

Макс, обнаруживший меня в полностью невменяемом состоянии, куда-то ушёл и вернулся уже с рюкзаком своих вещей и пакетом с продуктами и лекарствами. Он и Подлец, которого он привёл с собой, остались у меня.

Чужое присутствие рядом меня раздражало, и я хотел выгнать их обоих взашей, но моё ослабшее и изрядно исхудавшее тело меня не слушалось, чтобы я мог что-то сделать против. Я просто терпел всё, что делал со мной Макс, желая, чтобы он как можно быстрее покинул мой дом, а меня оставил в покое.

Он ставил мне капельницы с солевым раствором и специально вызывал у меня рвоту, чтобы я мог очистить желудок. Также он отпаивал меня большим количеством воды и давал измельчённый активированный уголь. Из-за всех этих манипуляций мой организм несколько отошёл от сильнейшего отравления, и я смог понемногу начать есть. Макс кормил меня небольшими порциями отвратительной рисовой каши на воде, но я не сопротивлялся, всё-таки признав, что его усилиями мне становилось лучше.

Тем не менее, мне совершенно не нравилось, что вместе с постепенно восстанавливающимся организмом ко мне возвращалась способность мыслить. Если внешне я никак не реагировал на то, что делал Макс, то в душе содрогался от каждого его прикосновения. Меня переполняли боль от разбитого сердца и перенесённого предательства, обида, презрение к самому себе, неприязнь ко всему окружающему миру и людям вокруг, замешательство… Но в противовес всем этим чувствам также где-то на задворках сознания маячила лихорадочная мысль: после всего, что он сделал, Макс переживал за меня?

Его поведение казалось очередным издевательством, грязной уловкой извращённого манипулятора, который сначала отталкивал, а потом будто снова стремился привязать к себе, демонстрируя свою благосклонность. Однако как я мог принять это доброжелательное отношение к себе после того, что произошло, и как мог позволить себе снова во что-то поверить? Какое расположение Макс мог получить от меня, уничтожив моё доверие и пустив по ветру все мои искренние чувства к нему?

Я любил, теперь уже точно осознавал, что любил этого человека, но в его глазах был не только ничтожным, но и даже менее значимым, чем собака, чтобы грязно надругаться надо мной.

Ещё больнее было от того, что я всеми силами пытался поставить себя на место Макса, чтобы честно ответить, как бы сам повёл себя в том безумии, которое творилось в гараже. Будучи не в состоянии прийти к какому-то однозначному ответу, я только больше страдал и чувствовал себя загнанным в тупик неразрешимой нравственной проблемой. В глубине души я понимал, что, если бы Макс сделал выбор в пользу меня и тем самым позволил мразям убить Подлеца, я едва ли бы чувствовал себя лучше. Что бы Макс ни выбрал, на его руках всё равно осталась бы кровь.

Разве я мог требовать, чтобы вместо меня пострадало другое существо? Было ли вообще справедливо, что кто-то должен был стать жертвой в тот вечер? И не был ли пострадавшим сам Макс, если ему пришлось пойти на поводу у жестокости, которую он уже много лет