Приведу аналогичный пример везения. В тот же период над Минском мой Ваня только чудом избежал смерти. Дело было так, он в кабине стоял на своем месте, наверху. Стрелок-радист во время боевого вылета должен весь полет стоять лицом к хвосту, он охраняет заднюю и верхнюю полусферу, и у него на турели тяжелый пулемет калибра 12,7. В пулемете этом пули по 50 граммов весом, и есть даже разрывные. Турель ворочается свободно, а справа от нее патронный ящик на 350 патронов, куда уложена лента, которая оттуда идет в пулемет. Во время полета у Вани пулемет был всегда взведен, только нажми на гашетку, и он все время смотрел назад, влево, вправо. А тут вдруг штурман объявил, что мы заходим на Минск и сейчас начнем бомбить узел. Я не знаю, что дернуло Ивана, но почему-то вдруг ему захотелось на это глянуть, он развернулся вместе с турелью, что ему совершенно не нужно было делать, и именно в этот миг между хвостом и плоскостью разорвался снаряд. Крупный осколок, который, как мы потом, прилетев, промерили, шел Ване как раз в сердце, если бы он стоял на своем месте, по счастливой случайности врезался в патронный ящик и там все перекорежил, так что даже подачу ленты заклинило. Зато наш Иван остался цел и невредим, даже без царапины. Он сразу доложил мне:

— Командир, пулемет заклинило, в патронный ящик осколок попал, лента порвана.

— Сверху хоть есть целые патроны? — спросил я.

— Да, кусок ленты патронов на двадцать.

— Выкинь последний патрон в конце ленты и держи этот кусок.

Наш стрелок-радист так и сделал, по сути, у него достаточно боекомплекта осталось, чтобы отбить одну-две атаки. Но весь полет дальше прошел благополучно. Подобные счастливые случаи у нас время от времени происходили. Но нас со школьной скамьи учили атеизму, поэтому веры в Бога не возникало. У меня самого мама и бабушка верили, даже маленького меня крестили в православной церкви, однако я неверующий до сих пор. Но ощущение, будто какая-то сила сверху есть, на войне периодически появлялось. В приметы мы очень верили.

Перед боевым вылетом никто не брился. А то в начале войны были случаи, кто-нибудь побреется, весь такой красивый сразу становится и не возвращается с задания, сбивают его. Повторилось такое несколько раз, и у нас эта примета неизменной стала. Если получалось, что несколько дней подряд летали на боевые задания, так и ходили все со щетиной. Это было особенно заметно, потому что у нас ни у одного не было бороды, только бакенбарды многие отращивали, и я тоже. Получалось периодически, что мы заросшими ходили, уже и командир спрашивал: «Ну что, скоро вы бриться начнете?» — «Как погода испортится, так мы и побреемся!»

А вот примета, о которой я узнал впоследствии, что перед боем нельзя фотографироваться, у нас в ходу не была. Дело в том, что фотоаппаратов практически не имелось. У нас только Ашкинезер, воздушный стрелок Саши Леонтьева (он после смерти узбека в экипаж к Сашке попал, отличный стрелок!), этим увлекался, у него был фотоаппарат «Фэд».

Он порою хорошо фотографировал. Однажды с Володей Иконниковым нас поймал, когда тот разгоряченно, размахивая руками, мне рассказывал о недавно прошедшем бое. Еще, конечно, у начальника разведки целая фотолаборатория была. Но это уже не то, сами понимаете. Поэтому у меня очень мало военных фотоснимков.

Кроме того, у нас даже не примета, а скорее правило было: сильно не напиваться, даже если вылетов не планируется. Хотя с тем, чтобы достать спиртное, проблем не было. Знаете, что такое «ФАР-1»? Это Фляжка Авиационная, Раздутая емкостью 1 литр. Изготавливалась она из обычной солдатской фляжки емкостью 750 граммов, которая изначально имела вмятину на боку, чтобы удобно прикладывалась к телу. Так вот, мы брали эту фляжку, наливали в нее воду до половины или чуть больше, привязывали горлышко проволочкой к палке и держали таким образом, как на удочке, фляжку над костром или над паяльной лампой. Емкость нагревалась, начинала раздуваться, и мы получали «ФАР-1».

Оставалось только наполнить ее спиртом. И это было просто. В наших самолетах для того, чтобы очищать в полете замерзшие стекла, всегда было залито двадцать литров спирта. У штурмана в кабине как раз проходила трубочка, которую можно было отсоединить обычным ключом на четырнадцать. Такой ключ у штурманов в те времена всегда лежал в планшете. А наполнив фляжку, мы все заворачивали на место, и полетные характеристики самолета от слитого литра спирта нисколько не страдали.

Соответственно, что дальше. После каждого боевого вылета мы получали законные сто грамм водки. К ним полагалась закуска: селедочка, салатик обязательно или еще какая-то мелочь. Столики были на четыре человека, как раз на экипаж. К нашему приходу в столовую на этих столиках уже всегда четыре рюмки налитые стояли или пустые рюмки и графинчик с четырьмястами граммами водки. Мы это выпивали, штурман нам под столом втихую из «ФАР-1» наливал еще по пятьдесят граммов спиртика, мы его разбавляли водой, пили, и на этом останавливались. Шли спать.

Иначе было нельзя, ведь могло получиться, что мы только ляжем, а нас тут же поднимут по боевой тревоге. Помню даже случай такой произошел. У нас в полку был летчик Алексей Милентьевич Болдарев, лет сорок ему было, старше нас всех, он еще до войны летал на Дальнем Востоке в «Аэрофлоте». Много нам рассказывал о своих полетах, мы его любили, называли всегда по отчеству — Милентьич. И с ним что произошло. Объявили у нас отбой, мы только легли, и тут сразу боевая тревога, надо срочно лететь на новую цель. Милентьич же успел довольно прилично выпить, пришел на КП серьезно навеселе. Мы ему говорим тихонько: «Милентьич, может, не полетишь?» Он в ответ: «Солдатам фюрера капут!» — и настоял, что полетит. Мы помогли ему сесть в кабину, уговариваем в последний раз:

— Может, все-таки не полетишь?

— Нет! Вот сейчас сяду за штурвал — все пройдет! — и снова: — Солдатам фюрера капут!

Однако действительно слетал он прекрасно, выполнил задание, как положено, вернулся благополучно. Только мы его потом все время доставали: «Ну, как, Милентьич, капут солдатам фюрера?» — «Капут!»

Да, такие вот шутки невероятно нужны были нам. Война забрала очень многих моих боевых друзей. Конечно, чем дольше она шла, тем больше привыкал к потерям, но все равно каждый раз, когда возвращался с вылета и сообщали, что кто-то не вернулся, сердце сжималось. На войне было очень много страшного, веселого мало, и поэтому память хватается за какие-то радостные случаи. Нам тогда просто необходимо было смеяться, чтобы не зацикливаться и не сходить с ума от происходящего.

Еще очень помогало, что у нас удивительно дружным был полк. В друзей мы верили даже больше, чем в судьбу. Я уже говорил, что вернулся с войны благодаря своему экипажу. И это правда. Мой воздушный стрелок кинжального пулемета Георгий Белых весь полет лежал на животе в бронированном корыте, прикрывая нижнюю полусферу от самолетов противника. Был случай, когда мы отбивали атаку, у него заклинило пулемет. Георгий на ощупь ночью разобрал его, устранил неисправность, собрал пулемет и снова был готов к бою. Однажды во время очень тяжелого вылета на Полоцк его сильно ранило в руку. Там не только наземная артиллерия работала, но еще с каждого эшелона по нам стреляли зенитки. Стрелок-радист Иван перевязал Гошку и дал радиограмму: «Задание выполнено, на борту раненый, прошу „санитарку“…» После посадки, еще на рулении, я видел, что санитарная машина и врачи ждали на моей стоянке. Когда Гошку на носилках несли к машине, он орал на весь аэродром: