– Мой взор медика заметил, что ранка воспалилась. Вам следует ее обработать, чтоб не было нагноения.

Я вспомнила, что и сама собиралась обработать ухо, но забыла. И это было не единственное, о чем я забыла, но то, второе, забылось намертво. Я попыталась вспомнить сейчас, поэтому не обратила внимания, как брат Гвидо осторожно открыл склянку и перевернул ее над шариком корпии. Я смотрела мимо него. Что же я забыла, что?

Рука разжалась, выпуская ладонь Патрика, влажный комочек прикоснулся к ранке, брат Гвидо был в перчатках, жесткая кожа царапнула заушье.

Стрела!

Я резко дернулась, склянка покатилась по полу. Точно так же, как моя стрела, стрела Этельбора.

Брат Гвидо был человеком невероятной выдержки, это не требовало еще одного подтверждения. Того, с каким стоицизмом он переносил мое присутствие последние два часа, хватало с головой. Он даже не дернулся в сторону склянки, отвечая на целый град моих вопросов.

Стрела? Была стрела. В футляре. Ее разыскали на полу пажи. Какие пажи? Один из них. Дювалиец, если припомнить его высокие скулы и серые глаза, типичные для дювалийцев. Значит, мы можем сделать вывод, что это был какой-то ван.

Паж и ван в моей голове сложились в ван Сол, поэтому я попрощалась с Патриком, кивнула брату Гвидо и широкими шагами отправилась в пажеские казармы.

Ван Сол обнаружился в столовой, распевающим и распивающим. Пили там красное, а пели…

Я остановилась, прислушиваясь, затем хихикнула. Песня была в том привязчивом простонародном ритме, в котором хорошо плясать, держа у пояса пышные юбки, прыгать вокруг костра, не забывая орать ее во все горло, и была она при этом сюжетной.

«…Ах, как же его звали, его ведь как-то звали, определенно звали…»

На этой строчке припева я выловила за ухо ван Сола.

– Где моя стрела, Дэни?

Он долго не ломался, так, слегка похорохорился, бегая от меня вокруг стола и осыпая оскорблениями лорда Бастиана и все шерезское дворянство в его лице, и отбиваясь от меня ногами, и пытаясь меня поцарапать, как девчонка, и уворачиваясь от вертела, с которым я за ним бегала, предварительно сдернув с очага и уронив на пол жарящихся на нем каплунов. Каплуном я ван Сола и достала, подняв с пола сочащуюся жиром тушку и бросив в его тощую спину.

Дэни ван Сол рухнул, я поклонилась аплодисментам и крикам «Браво!» От предложения исполнить «на бис» отказалась, пояснив, что для вещей гениальных требуется вдохновение, которое у меня появится, если мы немедленно не выясним, куда делась моя стрела. И вдохновение это будет направлено уже не на поверженного ван Сола, а на вот этого вот юного болвана или на этого…

Каждый, на кого указывал мой карающий вертел, прятал серые глаза и съеживался.

– Твой фаханов футляр, Цветочек, у ван Харта, – сообщил лежащий ван Сол и даже осмелился погрозить мне ножкой каплуна, – попробуй на него так же наскочить!

Эту сентенцию я оставила без ответа. Я быстро миновала коридор, взбежала по винтовой лестнице, толкнула правую дверь. Ван Харт, стоящий у окна, обернулся, я взмахнула ставшим неожиданно тяжелым вертелом и, заорав «Ты – вор!» – бросилась вперед.

Видали когда-нибудь ван Хартов на вертеле? Вот и мне не довелось. Потому что скрутили меня в два счета. И кто! Господа, которых я считала своими друзьями: злокозненный Виклунд с нечестивым Доре!

Я немножко возгордилась, что тиририйскому великану понадобилась помощь, и обозвала всех присутствующих щенками и канальями. А пока я искала синонимы позабористее, ван Харт сунул мне под нос футляр со стрелой Этельбора.

– Она все это время была здесь, граф, в вашей спальне! Пажи принесли ее сюда в ваше отсутствие.

У правого плеча бормотал Оливер:

– Цветочек, не пори горячку, надо сначала разобраться, прежде чем бросаться оскорблениями.

У левого – напевал Станислас:

– Нужно выпить хмельного в честь вашего примирения.

Какое еще примирение, о чем он? Я дернулась, освобождая плечи, и огляделась. Без меня здесь неплохо проводили время. На моем одёжном сундуке на льняной салфетке стояли пузатая бутыль, бокалы и блюдо с фруктами.

– Уберите это, – велела я, кивнув в сторону сервировки, потом выдернула футляр из рук Гэбриела и проверила его содержимое.

Станислас послушно освободил крышку сундука, я откинула ее, пряча этельборов артефакт среди одежды.

Ван Харт врет, я в этом уверена. Если бы пажи принесли пропажу мне, они так бы и сказали. Но что я могу сейчас сделать? Ничего. Мои друзья переметнулись на другую сторону, и возвращать их я не намерена. Меня ведь уже предавали и в дружбе, и в любви. И единственный урок, который я вынесла – оставить прошлое в прошлом, предавший однажды, предаст и впредь, а тратить часть своей души на сожаление – глупость. Мне было грустно, очень грустно, казалось, что будь сейчас со мной Патрик, он не позволил бы мне остаться в одиночестве. Я даже всхлипнула шепотом, склонившись над сундуком.

Надо просто обернуться, сказать несколько пустых слов и завалиться спать, чтоб этот день побыстрее закончился. Завтра уже не будет так больно.

За слово «боль» зацепилось ощущение: пульсировала и горела мочка уха, видимо, зря я не осталась в госпиталии и не завершила обработку ранки. А может, не зря. Эта боль отвлекала меня от другой, менее материальной. Я сконцентрировалась на ней, захлопнула сундук, разогнулась, обернулась к бывшим друзьям и замерла в удивлении.

– И что ты хочешь теперь с ним сделать, Цветочек? – Виклунд стоял у окна, загораживая его полностью, и отряхивал ладони.

Ван Харт полулежал на своей кровати, прислоненный к подушкам, и вращал глазами, сделать ничего сверх он попросту не мог. Пока я сопела над имуществом, его так плотно обмотали веревкой, что он стал похож на фаршированного поросенка. Сходство увеличивалось большим кляпом, который при внимательном рассмотрении опознавался как ванхартов же носовой платок, но на первый взгляд казался яблочком, которое у поваров принято засовывать в свиную пасть.

– Сейчас прольется чья-то кровь? – вопросительно напел Станислас, устроившийся на краешке постели. – Единственное, о чем мне хотелось бы тебя предупредить, граф, на тот случай, если ты забыл: проливать дворянскую кровь в Ардере запрещено королевским указом. Поэтому я на всякий случай оставил тебе туаза полтора веревки, если ты предпочтешь удушение.

– А еще можно просто оставить его наедине с менестрелем, – сказал Виклунд, – ставлю сто против одного, он запоет его до смерти еще до полуночи.

Я молчала, думала-то я быстро, но все не о том. Я думала, что Гэбриел – красивый фахан, даже в такой унизительной позе, даже с вышитым вензелем носового платка на свисающем на подбородок лоскутке.

– Что происходит? – наконец пискнула я жалко, переведя взгляд с ван Харта на Виклунда.

Тот присел на подоконник, уперевшись спиной в стену: