С раннего утра грузовики все подъезжали и подъезжали. Я стала расспрашивать, когда же дорогу починят.

– Позже, – сказал наш водитель.

– Как знать? – пожал плечами мужчина, погоняющий двух лошадей, нагруженных мешками риса.

– Завтра, – уверенно ответил водитель грузовика, расслабленно махнув рукой.

– Вон там Гуалакиза. – Наш водитель показал на большой поселок в долине под нами.

Мы провели семь часов в пути, и лавина преградила нам путь всего в каких-то шести милях от пункта назначения. Нам ничего не оставалось, как повернуть обратно и.

Вдруг разомлевшие водители встрепенулись. Приехал бульдозер. Получив подкрепление в виде тяжелой техники, мужчины закатали рукава и отправились навстречу лавине.

Меньше чем через час мы въехали в блестящие ворота военной базы Гуалакизы; солдаты в накрахмаленных формах и белых шляпах отдали нам честь, и нас снова высадили у офицерских казарм, где нам предстояло переночевать.

– Будьте готовы, – сказали нам, – завтра утром, в половине шестого.

Нам предстояло отправиться в горы.

На этот раз нас не забыли. Прежде чем солнце коснулось вершин, мы уже были в пути. Нашим проводником был круглолицый лейтенант с бурундучьими щечками и улыбкой, как у хеллоуинской тыквы. Его звали Дюваль. Он с такой беззаботной уверенностью обрисовал наш маршрут, что на минуту я действительно поверила, будто нам удастся доехать до вершины, пройти пешком к наблюдательному пункту, обойти территорию с саперами, увидеть демонстрацию взрыва и вернуться в казармы к ужину.

Все шло гладко, пока мы не оказались у широкой быстрой реки, у берега которой был пришвартован деревянный паром. Увидев нас, паромщик махнул рукой. Этот жест во всех странах означал одно и то же: не работает. Сломалась деревянная деталь – судя по его жестам, она была размером с футбольный мяч. Заменить ее можно будет лишь в понедельник. Итак, паром не работал.

Мы развернулись и поехали в обратную сторону. Остановились возле узкого пешеходного мостика и вышли из машины.

– Пешком пойдем? – спросила я, чуть спасовав перед перспективой тащить весь наш скарб на гору. Дюваль и водитель как ни в чем не бывало взвалили на спины рюкзаки и сумки и затопали в солдатском темпе.

На той стороне моста нас волшебным образом ждал другой грузовик.

– Как это вам удалось? – спросила я Дюваля. Он рассмеялся и показал мне рацию. Мы уселись среди рюкзаков и поехали.

Через двадцать минут грузовик остановился. Мы вышли, грузовик уехал. Я взглянула на Дюваля. Он сделал то же движение рукой, что и тогда паромщик:

– Амортизаторы, – сказал он и сморщил нос. – Для горной местности не годятся.

Мы ждали. Я читала книжку и подслушивала переговоры Дюваля по рации, но не понимала ни слова, кроме того, что мы – «голубые» (или в «голубом» секторе?). Дюваль и солдат на том конце были безупречно вежливы друг с другом, несмотря на помехи и постоянно прерывающуюся связь.

Приехал грузовик. Мы забрались в кабину. Через некоторое время нам пришлось выйти. Спустила шина. Ее сняли и скатили с обочины; рядом бежал солдат и подгонял ее палкой. Дюваль был само спокойствие. Я не видела ни одного дома, не говоря уж о мастерской, в радиусе пяти миль, однако к тому моменту уже научилась безоговорочно верить его рации и неунывающей улыбке.

Я побрела вдоль зарослей, вглядываясь в кружево сплетенных лиан и баньяновых корней, заостренных, как лезвие ножа. Здесь росли райские цветы и прыгали лягушки с флюоресцентной кожей – зрелище восхитительное, как картинка в детской книжке. Реальность была куда опаснее. Первооткрыватели, пытавшиеся прорубить себе путь в зарослях, исчезали без следа или помирали от потери сил как мухи. Немногие выжившие описывали джунгли как очаг гниения и малярии, кишащий жалящими, кусачими и ползучими тварями.

Подобные истории повторялись и в наши дни. В 1953 году шестеро эквадорских солдат были взяты перуанцами в плен во время «проверки» пограничных знаков. Они бежали в джунгли и вышли оттуда почти через месяц в состоянии, близком к голодной смерти. Солдат перуанской армии постигла та же судьба. Владельцы этих земель приходили и уходили. Но в самих джунглях ничего не менялось.

Подъехал открытый пикап. Мы погрузились в кабину. Я встала в кузове и попила воды среди испещренных кружевными тенями пойм, покрытых ковром белых и пурпурных орхидей. Над плотными зелеными листьями порхали бабочки; прозрачные облака играли в догонялки среди деревьев, увешанных сочными плодами. Это было дикое место, нетронутый рай. Внутри меня все бурлило от радости.

Мимо пронеслась шеренга военных грузовиков и бензовозов.

Пограничный лагерь стоял на голом участке на склоне горы. Дома из грубых досок, волейбольная площадка, флагшток и большой цементный знак, провозглашавший право солдат на «победу, а не смерть». Стены были разрисованы улыбающимися черепами в оливково-зеленых беретах, лихо надетых набекрень. С балконов свисало белье, а игроки в пятнистых от пота майках перекидывались грязно-белым волейбольным мячом, точно бомбой, которая никак не взорвется.

Дюваль собрал дюжину солдат. Мы пошли вслед за ними по болотистой дорожке. Гниющие лестницы цеплялись к сырым каменным стенам, точно лианы. Через час мы оказались на вершине и увидели еще один флаг – как мне показалось, с рекламой управляемых ракет – и крошечную лачугу, внутри которой нашли четыре спальных мешка и ряд вбитых в стену гвоздей – для ружей. Патрульные жили здесь недельными сменами, наблюдая за таким же постом перуанцев, находящимся менее чем в десяти милях. Их и без того тяжкое существование становилось еще тяжелее из-за вязкого тумана и вечной духоты в хижине. Вскоре я была уже готова к спуску, но Дюваль захотел показать мне кое-что, что сделали перуанцы. Его настойчивость попахивала пропагандой, однако была ему так несвойственна, что я согласилась посмотреть. В сотне метров от хижины на дороге стоял большой желтый крест.

– Перуанцы пробрались сюда два месяца назад, – сказал он.

Я слышала, как он говорит с бодрой уверенностью или тоном внимательного лектора, каким он объяснял устройство мины, но на этот раз его голос был совсем другим. В нем была злоба, боль, ярость и обида.

– Они заложили мины – не одну, а сразу пятьдесят – прямо на тропинке, которую мы патрулировали каждый день. На самой тропинке.

Он покачал головой.

– Двоих наших – как не бывало; еще шестеро лишились конечностей. Даже тел не осталось, чтобы похоронить. – Он помолчал. – Иногда мы проходим здесь и находим кусок ботинка, один раз – оторванную ногу.

У основания креста лежала обгорелая тряпка; он поднял ее, расправил и аккуратно положил на место.

– Почему на тропе? Они же знали, что мы пойдем по ней? И почему столько мин? Почему?..

Атмосфера стала мрачной и зловещей, как грозовые тучи, нависшие над нами. Мы поспешили вниз по склону.