Однако в тот день я ехала очень осторожно. Неизвестно, как сильно травмирована тетя, но если и со мной что-то приключится, мне почему-то казалось, что все тогда пойдет наперекосяк. Впервые в жизни я подумала, что я и моя машина сейчас едут за самым дорогим пассажиром в мире, поэтому нельзя гнать как попало… Ведь для меня каких-то там полчаса не жалко и на помойку выбросить, а для тех, кто надеялся на встречу с тетей, эти же тридцать минут могли быть последними… До меня вдруг дошло, что я представляю лицо Юнсу. Взмокшие от пота волосы и трясущиеся губы… И с чего бы это его образ всплыл в моем сознании? У меня защемило в груди. Я задумалась, бывало ли в моей жизни, чтобы я кого-то жалела, кроме самой себя, до боли в сердце. Я аккуратно тормозила и старалась никого не обгонять. А если сзади подпирала машина с включенными поворотниками, я не прибавляла газу. Несмотря на торопливый стук сердца, я уговаривала себя, что в таких авральных ситуациях нужно быть предельно осторожной. Когда подъехала к изолятору, все тело затекло. И только тогда поняла, с каким напряжением я вела машину.

Вслед за офицером Ли я вошла в комнату для свиданий – тетя с Юнсу сидели друг напротив друга. Голова тети была обмотана носовым платком. Выглядела она комично. Старая монахиня в черном покрывале, поверх которого повязана розовая тряпица с рисунком из мелких цветочков… На затылке виднелась засохшая кровь. Тетя походила на отчаянного демонстранта из демократического союза рабочих. Сперва я подумала: «Ну что ж, я проиграла, сдаюсь, тетя!» А потом я засмеялась. Вслед за мной заулыбались и офицер Ли с Юнсу. И тетя. Тогда впервые встретились наши смеющиеся взгляды. Взбрела в голову мысль о том, как хорошо, когда он вот так улыбается. Казалось, я в первый раз встречаюсь с ним как человек с человеком. А еще я заметила, что, когда он улыбается, у него на одной щеке появляется ямочка. Кроме того, я поняла по взгляду, что на самом деле он ждал встречи со мной. Однако меня все же беспокоило состояние тети. Когда я прикоснулась к затылку, где засохшая кровь образовала корочку, ее лицо перекосило. У меня вырвался тяжелый вздох. Тетя же, увидев мою реакцию, велела сесть. Словно они говорили о чем-то важном… Вызвала, понимаешь, меня, а теперь показывает всем своим видом, что я им явно докучаю…

– Давай же, продолжай… – проговорила тетя.

– Поэтому подумал…

Видимо, Юнсу несколько стеснялся моего присутствия… Я опустила глаза. Не так уж приятно было ощущать себя в роли человека, который путается под ногами. Так и для матери, народившей трех здоровых сыновей, я была вечной помехой – именно в этом состоял мой первородный грех. Она говорила, что больше не смогла выступать именно из-за моего появления на свет.

За решетчатым окном гуляла запоздавшая гостья – белая метель.

– Видно, и правда… Вы, сестра, приходите сюда не только для того, чтобы умножить ряды католиков… Раньше я жил лишь одной мыслью – не дать себя в обиду, считая, что все вокруг каждым своим словом или жестом насмехаются надо мной, пытаясь как-то отыграться и использовать ради своей выгоды. Но удивительно – стоило мне подумать, что надзиратели и другие заключенные (есть среди них, конечно, и невыносимые) не всегда задумывают плохое, как я почувствовал, что они относятся ко мне очень даже хорошо…

– Ого?! Даже так? Ну да, вообще-то ты прав… Когда ты был бандитом, ты же тоже не всегда думал недоброе.

Я подняла голову. Мне стало любопытно, как отреагирует Юнсу, что его так открыто назвали бандитом. Неужто можно так прямо тыкнуть в лицо… Он же, на удивление, улыбался. Открытой широкой улыбкой, с чувством смущения и одновременно каким-то уважением и удовлетворением от того, что лучник попал прямо в цель. Мы с охранником засмеялись.

– И что же?

Тетя слушала с такой заинтересованностью, будто перед ней вещал мудрый старец, на которого нашло озарение.

– Я вдруг подумал: а что, если дело во мне… Считая людей плохими, я первым вел себя агрессивно и этим давал повод относиться ко мне подобным образом… После этой мысли у меня словно камень с души свалился. А еще я снова вспомнил сестру, о которой рассказывал вам в прошлый раз. Я же, если честно, был ошарашен, когда вы в первую нашу встречу взяли меня за руку. Кто знает, может, та монахиня на самом деле всего лишь растерялась от неожиданности, и в ее взгляде и впрямь не было никакого презрения и брезгливости, как от вида мерзкого насекомого… Может, все это время я зря накручивал сам себя, придумывая то, чего и в помине нет…

Тетя добродушно улыбнулась.

– Знаете, меня впечатлила книжка «Мифы Греции и Рима», которую вы прислали. Поначалу я запутался в сложных именах, но потом увлекся и не успел и глазом моргнуть, как за ночь прочел ее всю.

– Правда? Ну и кто тебе там больше всего приглянулся?

– Орест.

– Орест? Запамятовала, кто это… А как тебе история про Зевса, который расправлялся со злодеями силой ветра и молнии? – спросила тетя. Юнсу снова заулыбался.

– Так что там с Орестом?

Он на мгновение замешкался. Снова взглянул на меня, и мне срочно пришлось сделать вид, что мне весьма любопытно и я с нетерпением ожидаю продолжения. Только сейчас я заметила, что его кожаные кандалы, сковывающие все тело, заменили обычными наручникими на запястьях. Сами заключенные окрестили их серебристыми часами «Омега», ведущими в ад.

– Только у Ореста имя более-менее легкое, остальные не выговоришь… Так вот он, похоже, был кем-то вроде принца. Дед его хотел стать самым могущественным среди богов и строил разные интриги… Поэтому боги прокляли род Ореста на многие поколения. И первым был проклят отец Ореста… да…

Юнсу опять замешкался.

– Ты говоришь про Агамемнона? Выходит, Орест – сын Агамемнона!

– Да, Агамемнона убила его жена – мать Ореста. У нее был любовник, и, сговорившись с ним, она избавилась от своего супруга. А по обычаям тех земель сын должен был отомстить за отца, и Орест убивает мать – по ее вине погиб отец. А богини мести фурии считали убийцу родителя худшим злодеем. Они наслали на Ореста странные видения и звуки. День за днем перед его глазами стояла сцена убийства матери, а в ушах звучали проклятия богинь. Из-за чувства вины Орест оказался на грани сумасшествия и пустился в странствия по свету.

Юнсу постоянно искоса поглядывал на меня. Я догадывалась, что он хотел показаться тете с лучшей стороны и что прошлой ночью он не раз повторял свою речь, чтобы сегодня покрасоваться. В тот день его потуги казались мне жалкими и нелепыми. А сейчас от этих воспоминаний меня пронзает грусть.

– И вот Аполлон, кажется… бог Солнца, ведь так? Он созвал богов на совет и вступился за Ореста, заявив, что тот всего лишь жертва проклятия и на самом деле виноват дед Ореста. Поэтому безжалостно и несправедливо поступать с ним так – ведь у Ореста не было иного выхода… И раз они наслали на него проклятие, теперь они же должны и даровать ему прощение. Орест тоже был на совете: услышав слова Аполлона, он разгневанно воскликнул: «Что ты такое говоришь? Мою мать убили не вы – я сам убил!»