Я уже говорил тебе, что мы не собирались сдаваться без боя. Завтра утром паровозы, дымят они сейчас или нет, не должны покинуть станцию. Решение принято единогласно, воздержавшихся нет: акцию мы проведем. Эмиль снова поднимает руку, чтобы подать сигнал, но на сей раз я останавливаю его, осмелившись задать вопрос, который интересует абсолютно всех:

– Так мы все же поджигаем фитили или нет?

На что следует раздраженный ответ Эмиля:

– Да, конечно!

Дальше все происходит очень быстро. Каждый из нас бежит к своей цели, взбирается на свой первый паровоз; одни молятся за благополучный исход, другие, неверующие, просто надеются, что худшее их минует. Фитиль потрескивает, у меня есть четыре минуты - если забыть о температуре, про которую я уже подробно говорил, - чтобы заложить первую бомбу, подбежать ко второму паровозу, повторить операцию и добежать до спасительного ограждения. Бомба спускается в трубу, раскачиваясь на тонкой проволоке. Я догадываюсь, как важно действовать очень аккуратно: труба раскалена, лучше избегать контакта со стенками.

Если лихорадочная дрожь не совсем отшибла у меня память, мне кажется, что прошло три минуты между тем моментом, когда Шарль вывалил жир на сковороду, и тем, когда все мы повалились на пол. Значит, при удачном раскладе я, быть может, и не окончу свою жизнь, разлетевшись на куски над первой же паровозной трубой или прежде, чем заложу вторую бомбу.

Ну вот, я уже бегу по шпалам и взбираюсь на второй паровоз. Алонсо, в нескольких метрах от меня, показывает знаком, что все идет нормально. Я немного успокаиваюсь, видя, что он трусит не больше моего. Есть люди, которые, даже чиркая спичкой перед газовой плитой, отстраняются, боясь вспыхнувшего пламени; хотел бы я посмотреть, как они спускали бы трехкилограммовую бомбу в раскаленную трубу паровоза. Но единственное, что меня сейчас и вправду успокоило бы, так это вид моего младшего брата, сделавшего свою работу и бегущего прочь.

А вот Алонсо не повезло: он неловко спрыгнул с паровоза и повредил ногу. Пока мы втроем помогаем ему подняться, мне чудится зловещее тиканье часов смерти, отбивающих последние секунды.

Наконец мы тащим его к спасительному барьеру, и мощное дыхание первого взрыва, с жутким грохотом сотрясшего землю, настигает нас и даже немного помогает, отшвырнув к стенке всех троих.

Брат помогает мне встать; я слегка оглушен, но вздыхаю с облегчением, видя рядом его побледневшую физиономию; потом мы бежим к велосипедам.

– Видал, мы их все-таки сделали! - кричит он радостно.

– Надо же, ты даже улыбаешься.

– В такой вечер и улыбнуться не грех, - отвечает он, крутя педали.

Вдалеке один за другим грохочут взрывы, с неба дождем сыплются железные осколки. Жар от огня чувствуется даже там, где мы сейчас. Мы тормозим на темной улице, сходим с велосипедов и глядим назад.

Мой брат радовался не зря. Это, конечно, не ночь 14 июля, и даже до Иоанна Крестителя еще далеко[14]. Сегодня только 10 октября 1943 года, но завтра - завтра немцы недосчитаются двенадцати паровозов, а это самый прекрасный фейерверк, который нам довелось увидеть.

16

Уже рассвело, мне нужно было встретиться с братом, а я опаздывал. Вчера вечером, расставаясь после взрыва паровозов, мы условились назавтра встретиться и выпить вместе кофе. Нам не хватало друг друга, а возможностей для встреч становилось все меньше и меньше. Торопливо одевшись, я уже было собрался бежать в кафе, расположенное в нескольких шагах от площади Эскироль.

– Скажите, пожалуйста, вы на кого именно учитесь?

Голос моей квартирной хозяйки прозвучал в коридоре в тот самый миг, как я выходил на улицу. По тону мадам Дюблан я понял, что этот вопрос вызван вовсе не ее неожиданным интересом к моему университетскому курсу. Если эта дама усомнилась в подлинности моих документов, придется срочно съезжать, а возможно, и покинуть город прямо сегодня.

– А почему вы спрашиваете, мадам Дюблан?

– Потому что если вы учитесь на медицинском факультете или, еще того лучше, на ветеринарном, меня бы это очень устроило: мой кот заболел, он совсем не встает.

– Увы, мадам Дюблан, я бы рад вам помочь, но я учусь на бухгалтера.

Я уж решил, что отделался, однако мадам Дюблан тотчас ответила:

– Как жаль! - при этом вид у нее был задумчивый, и ее поведение меня встревожило.

– Что-нибудь еще, мадам Дюблан?

– Вам не трудно было бы все-таки взглянуть на моего бедного котика?

Не дожидаясь ответа, мамаша Дюблан хватает меня за руку и тащит к себе; там она, словно желая меня успокоить, шепчет, что лучше разговаривать здесь, а не в коридоре, - в ее доме и у стен есть уши. Правда, эти слова вряд ли могут успокоить, как раз наоборот.

Комната мадам Дюблан похожа на мою, правда, с той существенной разницей, что в ней есть мебель, а рядом - ванная. В кресле дремлет большой серый кот, он выглядит не более сытым, чем я, - впрочем, сейчас мне не до комментариев.

– Слушайте, мой милый, - говорит хозяйка, запирая дверь. - Мне наплевать, что вы там учите, бухгалтерию или алгебру, я таких студентов, слава богу, навидалась у себя в доме, и некоторые из них исчезли, даже не забрав свои пожитки. Вы-то мне как раз очень нравитесь, но я не хочу неприятностей с полицией, а тем более с милиционерами.

У меня екнуло сердце, в желудке закололо, как будто кто-то затеял там игру в микадо.

– Почему вы мне это говорите, мадам Дюблан? - пролепетал я.

– Да потому, что я не вижу, чтоб вы очень уж прилежно учились; сдается мне, вы прогуливаете все лекции подряд. И потом, ваш младший брат то и дело захаживает к вам вместе с другими вашими приятелями, а они сильно смахивают на террористов; вот я вам и говорю, что мне неприятности не нужны.

Мне не терпелось разузнать у мамаши Дюблан, как она понимает терроризм. Осторожность требовала, чтобы я смолчал и не усугублял ее подозрения на мой счет, но я все же не смог побороть искушение.

– Я думаю, что настоящие террористы - это нацисты и наши милиционеры. Мои товарищи и я, мадам Дюблан, между нами говоря, всего лишь студенты, мечтающие о мирной жизни.

– Да я и сама жду не дождусь мира, но для начала мне нужен мир в собственном доме! Так вот, первым делом, мой мальчик, если тебе это не слишком трудно, не вздумай больше вести такие разговоры под моей крышей. Мне милиционеры ничего плохого не сделали. И когда я встречаю их на улицах, то вижу, что они хорошо одеты, очень вежливы и прекрасно образованны, чего не скажешь о многих других здесь, в городе, совсем не скажешь - надеюсь, тебе понятно, кого я имею в виду. И у себя в доме я не желаю никаких историй.

– Хорошо, мадам Дюблан, - ответил я, вконец подавленный.