Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я выходил на улицу, вокруг слышалось:
– Слышали, что сказал Сомерсет?
– Сомерсет – наш спаситель.
– Скоро все изменится благодаря Сомерсету!
– Сомерсет! Сомерсет! Сомерсет!
Затем начали появляться плакаты с его изображением и лозунги, написанные на стенах. Однажды, проходя мимо витрины, в которой был телевизор, я увидел интервью с Сомерсетом. Теперь он герой, граната разорвала ему лицо, когда он спас ребенка. Он рядом с влиятельными людьми, целует в лоб сына мэра, шепчется с ней и смеется. Биографию несложно придумать, историю нетрудно переписать. Я понимал, что он идет к власти. Знал, кто он и чем это может обернуться, но помещать этому уже ничем не мог. Я сдался, не приняв боя, в одиночестве лежу на полу гостиничного номера средь разбросанных смятых холстов, говорю сам с собой, говорю с отражением в маленьком зеркале над люстрой.
Октябрьское утро. Я проснулся на полу, укрывающийся смятыми липкими холстами. Настроение было подавленное, как и на протяжении всего месяца. Единственное, чего мне хотелось, – это покоя… Больше не думать ни о чем. Темнота, тишина, спокойствие. Если, проснувшись, ты не планируешь свой день, не испытываешь чувство голода и тяжесть сладкой лени, если больше нет вдохновенной мечты, заставляющей биться твое сердце, – ты временно мертв. Разгромленный в прах на войне, которую никто не видел, сломленный в сражении, о котором никто не слышал, я похоронил себя под завесой дня.
Мне нужно было выбраться из клетки, в которую я себя посадил. Заперев столь надоевший номер, я отдал ключи портье. В ответ на этот жест он тут же завалил меня вопросами: сдать ли ему номер другому или подождать, говорил что-то про постоянных клиентов и недостаток свободных мест. Я сказал ему, чтоб делал, как знает, и без эмоций поблагодарил за оказанные услуги. Покинув пределы гостиницы, я двинулся в сторону моря. По началу улицы были пусты, но по мере моего приближения к парку людей становилось все больше. Они нетерпеливо обгоняли меня, будто все массово опаздывали. Послышался призыв Сомерсета, и все встало на свои места.
Голос Сомерсета, разносившийся из колонок и отражавшийся от бетонных зданий, звучал повсюду. На него и сбегался народ. В день его выступлений было дозволено покидать свои рабочие места по собственному желанию, в отдельных же случаях это было обязательно. По мере моего продвижения мне все чаще приходилось лавировать, уворачиваясь от столкновения с людьми. Толпа давила сама себя, пробираясь поближе к сцене, где стоял Сомерсет, некоторые прыгали, чтоб хоть одним глазком взглянуть на него, иные, поняв, что им не подобраться ближе, залазили на деревья. Я как щепка, затянутая в мощный водоворот, болтаюсь из стороны в сторону. Нужно было выбираться, пока не поздно. И я изо всех сил двинулся назад, на что некоторые удивленно смотрели, ведь все стремились только вперед. Выпрыгнув, как пробка из бутылки, я сделал глубокий вдох и увидел пустую дорогу вдоль парка, в конце которой уже виднелось море. Так странно, увиденное море подняло мне настроение, а в голове промелькнула мысль, что для меня не было ничего спасительнее, чем забыть все, ударившись головой о донные камни. Но блеск радости в моих глазах затмил внезапный вопрос незнакомца.
– Вы чем-то обеспокоены? – спросил он хрипло, казалось, что вот-вот закашляет.
– Нет, нет, все в порядке, – неуверенно ответил я, растерявшись от столь неожиданного вопроса.
Я мог подумать, что спрашивают и не меня вовсе, но точное осознание, что в двадцати метрах вокруг никого нет, тотчас прогнало эту мысль. Остановившись, не ожидая от самого себя, я медленно обернулся и увидел перед собой одинокого пожилого человека. Он сидел на лавочке, покуривая трубку. В темной, потертой временем шляпе из-под которой, будто задыхаясь, выползали пепельные бакенбарды и, встречаясь на подбородке, плавно переходили в длинную бороду. Казалось, ничего необычного в его облике, если б не глаза. Серые глаза, в которых нет ни любви, ни ненависти, ни безразличия, смотрели прямо в глубь моей души. Я ощутил весьма редкое для себя чувство спокойствия и доверия. Легкость долгожданного отдыха под вечер после утомительного дня. Либо он волшебник, либо бессознательно для себя я ищу спасения от мыслей о самоубийстве.
– В мире очень мало людей, которые ничем не обеспокоены. Эти люди либо в сумасшедших домах, либо уже мертвы, остальные же просто лгуны, как и вы, ведь верно? – заметил он, грустно выдохнув.
– Да, – утвердил я, – и большая часть этих лгунов просто не хочет говорить о своих личных проблемах с незнакомцами, как и я, – противореча самому себе, я подсел к своему собеседнику на лавочку.
– Верю! Вот, например, одна моя знакомая для окружающих вообще была человеком, не имеющим чувств. Она не хотела, чтоб кто-то знал, что у нее были какие-то переживания или даже проблемы, и никого к себе не подпускала. Помню, как она говорила: «У меня как всегда все хорошо!» Эта скрытность придавала ей некую загадочность, порою даже шарм! Мало того, она редко задавала вопросы! Вот сидит ее знакомый напротив, пьет чай, а она молчит. Они не виделись год, два, а она даже не спросит, что с ним было за это время. Молчание, еще немного, и собеседнику ничего не остается, как все рассказывать самому. Так вот и выходило, что своим безразличием к человеку она узнавала о нем все что только можно. Но мы давно не говорили с ней, долгие годы я не решался ей все объяснить, хотя шанс всегда был. Вон на той скамейке, – он пальцем показал на лавочку, стоявшую метрах в 20-ти от нас, – с четверть двенадцатого и до пяти вечера она проводит свой каждый божий день. Скоро прибудет. Как же ее имя? Ле… Ол… Нет… – начал он перебирать имена, – Мисс 23, я так называю ее.
– Так вы поэтому здесь?
– Что? – слегка нахмурился он. – Нет, конечно, нет, не за этим. Вот, послушать пришел нового, так сказать, лидера, – с фальшем выразился он, показывая на крохотную размытую точку на сцене, которой с нашего расстояния являлся Сомерсет. – Как вам, кстати, он? – кивнув головой в его сторону, спросил он. – Нравится?
– Сложно ответить, – молвил я, призадумавшись. – Вы знаете, то, чего он хочет добиться, – для меня абсурд, но, говоря откровенно, я завидую его целеустремленности.
– Целеустремленность… – погрузился в мысли старец. – М-да, целеустремленность, а что мешает вам получить такой же титул?
Он будто удерживал меня, задавая правильные вопросы, отвлекая от пасмурных мыслей о мосте, море и донных камнях.
– Титул? Пожалуй, я
