— Справедливо.

— Тебя это восхищает?

— До глубины души!

Они допили вино.

Утыкаясь щекой в лохматое плечо Тахара и проваливаясь в приятный сон, Авденаго подумал: «Хорошо принадлежать к таком народу…»

Раньше никто и никогда не пытался угодить Михе Балашову. Сделать так, чтобы ему было хорошо, чтобы он одобрил, покивал, похвалил. Сколько Авденаго ни напрягался, ничего на ум не приходило, и в конце концов причуды памяти вынесли его на скудный брег его раннего детства и явили бабушку.

Бабушку эту он не вспоминал уже лет десять. Она умерла, когда Мишеньке было всего пять, на похороны его не взяли, чтобы не травмировать ребенка (оставили с какой-то курящей соседкой, которая все то время, что Мишенька у нее сидел, пускала дым в зеркало и рассматривала свое отражение в мутном стекле, — она потом ему долго снилась, и он думал, что это — сама Смерть).

Бабушка исчезла бесследно, незаметно. Как будто и вовсе не было ее.

Мать о ней никогда не заговаривала, а когда мальчик однажды спросил, ответила неопределенно: «Неужели ты ее помнишь?» И он вдруг понял, что — нет, не помнит. Совсем.

А тут вдруг возникла картинка: мятые конфеты «Коровка» и ласковый шамкающий голос: «Кушай, Мишенька. Какой хороший мальчик. Радуйся, пока ты хороший. Маленькие — такие хорошие! Потом-то вырастешь и будешь козлом, как и все». Ласково так говорила, без тени сожаления или сомнения, все равно как о смене времен года или варке варенья.

Мишенька понятия не имел, как выглядят козлы. Он был городским ребенком, поэтому речи бабушки скользнули тогда как бы мимо его сознания. «В неведении счастье», — сказал бы, наверное, Николай Иванович. Моран, впрочем, наверняка другого мнения.

Да, бабушка пыталась ему угодить. И совсем бескорыстно, между прочим, вовсе не для того, чтобы отменить или отсрочить неизбежного «козла». Она Мишеньку и «козлом» бы любила.

Прошло пятнадцать лет — и вот второе существо, встреченное Михой Балашовым, старательно угождает ему. И тоже — без всяких там особенных видов на будущее. Понятно ведь, что Авденаго уедет на Великий Камбай и, если угадает будущего победителя, сделается могущественным. И вряд ли уж вспомнит потом о скромном смотрителе карьера. До того ли будет Возвышенному Авденаго? Явно не до того.

Авденаго шагал по дну карьера, а Тахар двигался рядом, засматривая ему в лицо.

— Скользко здесь, — пояснил он, когда Авденаго случайно встретился с ним взглядом. — Как бы ты не поскользнулся.

— А ты следи, — предложил Авденаго. — Если что, лови за руку.

— Хе-хе. Тролли друг друга за руку не ловят.

Авденаго фыркнул:

— Это просто такое выражение. Конечно, тролли за руку друг друга не ловят!

Он слышал, как Тахар прошептал: «Просто выражение такое!».

Они добрались до лестницы, вырубленной в почти отвесной скальной стене, и поднялись до первого уровня. Из тоннелей, пробитых в скале, доносился грохот — там шли работы.

— С прошлых дождей не можем пробиться сквозь толщу, — горестно сообщил Тахар. — Здесь должна быть медная жила. Нутром чую! — Он стукнул себя кулаком по животу. — У меня от близкой меди всегда несварение.

— Признак верный, — кивнул Авденаго.

— Бьемся, бьемся… Им ведь, канальям, и дела нет до моего несварения! — Тахар мимоходом ткнул сложенным пополам кнутом в шею какого-то бедолагу, проходившего мимо с лопатой. Бедолага даже не обратил внимания на тычок. — Еле ползают!

— Возможно, слишком твердый камень? — предположил Авденаго.

— И я говорю, — подхватил Тахар. — Камень твердейший; а несварение… — Он сморщился. — Лучше не думать.

— Вот и не думай, — посоветовал Авденаго.

— Мне еще повезло, — произнес Тахар после паузы. — Запоры или там несварение… На соседнем руднике, где бериллы добывают, — там смотрителем некий Нодухума. По правде говоря, этот некий Нодухума — мой троюродный брат, если считать с материнской линии и учитывать вторые браки.

— Ясно, — сказал Авденаго.

— У него камни в печени, — продолжал Тахар. — И как близко по-настоящему ценный берилл, так эти камни начинают шевелиться. Кровью и песком мочится! Кровью и песком! Но своего поста не покидает.

— Истинный тролль.

— Я и говорю, — Тахар перевел дух и задрал голову. — Вон там, второй ярус сверху, пещера. Видишь?

Авденаго посмотрел туда, куда указывал тролль. Пещера ничем не отличалась, на его взгляд, от всех прочих: зловещее отверстие в скале, сравнительно ровной круглой формы. И вокруг копошатся мурашками люди.

— Вон там, как я ощущаю, должна проходить медная жила. Там она ближе всего подступает к поверхности. Но они не желают проникаться моими страданиями! Равнодушные скоты. Будь на их месте кто-нибудь менее бессердечный, давно бы уж вскрыли жилу и избавили меня от мук.

— Стало быть, смотрителями рудников становятся те тролли, у которых есть этот дар — ощущать близость полезных ископаемых? — спросил Авденаго.

— Дар? — Тахар страдальчески сморщился. — Назови это лучше проклятием! Но никто из нас не скрывает своего дара и не уклоняется от долга перед остальным народом. Никто. Все мы готовы служить на рудниках и, жертвуя своим телом, помогать добыче руды. Если ты сумеешь угадать победителя и не погибнешь во время Великого Камбая, — ты ведь вспомнишь о Тахаре? О Тахаре, который приносит жертвы?

— Думаю, мне не придется вспоминать о тебе, ведь я тебя и без того никогда не забуду, — сказал Авденаго.

— О! — произнес Тахар с непонятным выражением.

— Ты стал первым троллем, которого я встретил, вернувшись в отчизну, — сообщил Авденаго.

«Выразился! — запоздало подумал он. — „Вернувшись в отчизну“! Сказал бы еще — „в фатерлянд“! Я ведь все-таки не тролль… или? Ох, Джурич Моран, объяснил бы ты мне побольше, а то ведь так и помру в полном неведении происходящего!»

Тахар сжал кулак и приблизил его к скуле Авденаго. Медленно, как бы с усилием преодолевая невидимую преграду. Авденаго даже не моргнул. Тролль прикоснулся костяшками пальцев к лицу собеседника и постоял так мгновение, потом опустил руку.

— Я тоже никогда тебя не забуду! — провозгласил он. И совсем буднично кивнул на лестницу: — Что, лезем наверх?

Они начали восхождение. Перил здесь не было, даже веревочных, поэтому Авденаго просто переставлял ноги и старался не смотреть вниз. И даже не думать о том, как высоко они уже забрались. И еще о том, что можно, в принципе, упасть.

«Если я тролль, то меня это заботить не должно, — размышлял он. — Но тролль ли я?»

Он решил проверить это самым простым способом — попытаться понять, какие чувства вызывают в нем пленные. Если люди в оковах и с тачками пробудят в Авденаго жалость, значит, он — человек, как и они. В природе всех живых существ жалеть себе подобных, разве нет?