– Хочешь вернуться на пустырь?

– Не-а. Лучше побуду с мамой. Хочешь посмотреть из палисадника?

Я кивнула. Мы достали из холодильника банки шипучей «Стеллы», вышли на улицу и уселись, болтая ногами, на крошащейся кирпичной ограде.

Мы охали, когда горящие полосы яркого света выстреливали в небо, рассыпаясь миллионами золотых и серебряных искр, словно кто-то подбросил в воздух пригоршню блесток. Мы ахали, когда мириады разноцветных огней, хлопая, вспарывали небо и, угасая, обращались в черноту.

– Я бы хотела быть фейерверком, – сказала Чарли.

– Почему?

– Улетела бы подальше отсюда.

– А что случилось? – Я опрокинула в себя остатки пива и смяла банку.

– Это все мама. Не знаю, что с ней происходит. Она такая уже примерно месяц.

– Пьяная?

– Почти постоянно. – Чарли стукнула каблуками по ограде, на которой мы сидели, и сухая штукатурка осыпалась наземь.

– Почему ты не говорила?

Чарли пожала плечами:

– Стеснялась, наверное. Она перестала выходить, постоянно держит занавески задернутыми. В понедельник ее рвало, она вся перемазалась. Пришлось поливать ее из шланга в душе. Это было отвратительно. Но я не хочу все время ныть. У тебя тоже не беззаботная жизнь.

– Нет, но ты тоже имеешь право на свои проблемы. Почему, как ты думаешь, она это делает?

– Откуда я знаю? У нее бывают разные стадии.

– Она говорила про твое совершеннолетие. Возможно, она беспокоится, что ты уйдешь из дома. У бабушки то же самое. Думает, что я пойду в универ после школы и забуду о них. Боится, что они меня больше никогда не увидят.

– Может быть. Возможно, жалеет, что мой отец не с ней. Кем бы он ни был. – Чарли спрыгнула с ограды. Когда ее кроссовки соприкоснулись с серым бетоном, послышался хлюпающий звук. – Не хочешь найти мальчишек?

– А твоя мама?

– Пусть застрелится. Мне все равно, – сказала Чарли. Но я знала, что ей не все равно, и когда звуки фейерверков стихли и сменились бешеными воплями, Чарли, громко топая по лестнице, бросилась наверх, к матери.

Нет ничего лучше, чем просыпаться под запах бекона. Завтрак в постели – это всегда такое наслаждение. Я сажусь в кровати, заслышав красноречивый скрип расхлябанной половицы на верхней площадке лестницы и писк толкаемой локтем двери спальни. Из глаз еще не выветрился сон, и я тру их кулаками. Неуклюже вожусь с подушками, подкладывая их под спину, а потом откидываюсь на них, сложив руки на коленях, как будто лежу в больнице, а она пришла меня навестить.

– Доброе утро. – На Анне мой фартук. Она вручает мне поднос, на котором позвякивает посуда. – Решила в первое утро произвести хорошее впечатление.

– Тебе это определенно удалось. – Я делаю глоток апельсинового сока. Резкий вкус цитруса бодрит.

– Бекон хрустящий, – говорит Анна, – хлеб слегка поджарен, и много коричневого соуса. Чай с сахаром и молоком.

– Как раз как я люблю.

– Знаю. Я расспросила Дэна, прежде чем он ушел на футбольную тренировку.

Анна присаживается на кровать, а я надкусываю сандвич. Соленость бекона смешивается со сладостью соуса.

– Так вкусно. Спасибо.

– Это самое малое, что я могу сделать. Я так благодарна, что ты разрешила у тебя пожить. Последние несколько месяцев уже кажутся дурным сном.

Я жую свой завтрак, а Анна внимательно рассматривает книги на моей прикроватной тумбочке.

– «Маленькие женщины». Маленького роста, что ли?

Я смеюсь.

– Неужели ты не читала?

– Нет. Последняя книга, которую я читала, была «Пятьдесят оттенков серого».

– Это немножко другое. Моя книга о девочках-сестрах. Старшая, Джо Марч, моя героиня. Она такая сильная.

– И ты тоже, Грейс. Это нелегко, потерять лучшую подругу. – Анна пролистывает книгу, а потом швыряет ее поверх высоченной стопки приготовленных для чтения книг. Стопка шатается и падает, пузырек с таблетками тоже звякает о пол.

– Извини. – Она поднимает его.

– Снотворные таблетки, – говорю я, хотя она меня не спрашивала. – Не могу без них спать с тех пор, как Чарли умерла.

– Помогают?

– Слишком хорошо. Если бы не Дэн, я бы просыпала в половине случаев, несмотря на будильник. Впрочем, мой врач не любит их выписывать. Считает, что мне надо попробовать вместо них антидепрессанты.

– Но ведь горе – это не болезнь, не так ли? – Анна морщит лицо. – Это не ветрянка, при которой быстро выздоравливаешь. Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела родителей, но мне до сих пор хочется поделиться с ними всем, что со мной случается, хорошим или плохим. Когда ты сказала, что я могу у тебя поселиться, я подумала, что должна рассказать маме и папе, какая ты хорошая. Глупо, да?

– Думаю, это естественно. Трудно примириться с тем, что кого-то из наших близких мы никогда больше не увидим. Наш разум это блокирует.

– Я вспоминаю во сне. – Анна садится на край кровати и опускает голову, так что подбородок касается груди. – У меня до сих пор кошмары о той аварии. О похоронах. По сей день.

Я проглатываю последний кусок сандвича. Он застревает в пересохшем горле, и я проталкиваю его, набрав полный рот чаю.

– Извини, но я, пожалуй, буду вставать. Я ухожу сегодня утром.

– Уходишь?

– Да. Извини. Если бы я знала, что ты будешь у меня гостить, то не стала бы ничего планировать, но я обещала Лекси сводить ее на могилу Чарли.

– Лекси? Мать Чарли?

Я киваю.

– Я пойду с тобой. Хочу с ней познакомиться.

Я молчу в нерешительности.

– Я бы хотела с ней познакомиться. Она мать моей сводной сестры. И я хочу посмотреть, где похоронена Чарли.

– Конечно, – говорю я. – И я свожу тебя на кладбище, но не сегодня. Лекси неуравновешенная. Она не очень хорошо справляется. Ей неизвестно о твоем существовании.

– Это может ее приободрить. Связь с Чарли.

– Возможно, но я должна сначала с ней поговорить. Подготовить ее. Я не могу вот так появиться вместе с тобой.

Анна закусывает нижнюю губу. Тень пробегает по лицу.

Я трогаю ее за руку:

– Извини. Я вернусь к двенадцати. Раскопаю фотоальбомы. Мы проведем настоящий девчачий день.

– Хорошо. – Анна забирает поднос. – Мне все равно надо распаковаться.

Я никогда не ставила знак равенства между кладбищами и смертью – дедушка и бабушка ограждали меня, как могли, – но сейчас, стоя у входа на погост, я испытываю головокружение при мысли обо всех погребенных здесь мертвых телах. Когда-то мы с Чарли, Эсме и Шиван бегали по кладбищу, лазали по деревьям и устраивали логова, а теперь мне стыдно, что мы были так непочтительны. Не к мертвым, а к скорбящим, окружавшим надгробия с растерянным выражением на осунувшихся лицах.