– Не могу тебя за это порицать. Я и сам-то, как кошка, которая не выходит из дома, всегда сидит внутри.

Я пробираюсь к проходу, а затем, кивнув ему на прощание, направляюсь к выходу, к распахнутым дверям. И к дневному свету, сияющему за ними.

Я иду, а этот малый начинает читать отрывок из поэмы благочестивым бормочущим голосом молящегося.

Ты, солнце, блещешь, словно некий бог,

И пред тобою меркнет звездный сонм…

Не с дружбою по имени зову

Тебя; о нет! Зову, чтоб изъяснить,

Как ненавижу я твои лучи,

Напоминающие о былом

Величии, когда я высоко

Над солнечною сферою сиял

Во славе.

Милтон. Слова Сатаны.

Я оборачиваюсь. Проскальзываю между скамьями туда, где сидит мой недавний собеседник, низко опустив голову и благочестиво сложив ладони. Хватаю его за плечо и резко толкаю:

– Посмотри на меня!

Он отшатывается и рефлекторно принимает оборонительную позу. Поднимает на меня глаза, морщится в ожидании удара. Это совсем не тот человек, что сидел здесь минуту назад. Это священник. Молодой, чисто выбритый. Лицо его вспыхивает тревожным румянцем.

– Извините, – говорю я, сразу отступая. – Я принял вас за другого.

Когда я снова поворачиваюсь к проходу, удивление на лице молодого священника сменяется улыбкой.

– Я готов выслушать вашу исповедь, – говорит он.

Его смех преследует меня весь путь к выходу на улицу.

Это снова был тот голос. Я уверен в этом. Я нетвердой походкой бреду от церкви Св. Агнессы к Лексингтон-авеню, а потом прислоняюсь к двери ирландского бара, пытаясь справиться с одышкой. Это та самая сущность, что перешла от меня к Тэсс, что говорила со мной на крыше отеля «Бауэр». Цитировала отрывки из «Рая утраченного» точно так же, как их только что цитировал тот человек в церкви. И Худая женщина тоже, хотя я не так уверен, что она сама была очередной инкарнацией того голоса – сущности, о которой я уже начинаю думать как о Враге рода человеческого, а не как о земном, человеческом его воплощении. По какой-то причине я должен был поехать в Венецию, явиться по указанному адресу в квартале Санта-Кроче, в дом номер 3627, чтобы это Безымянное влезло, ворвалось в мою жизнь, а задача Худой женщины как раз и заключалась в том, чтобы убедить меня принять приглашение и сделать именно это. Что заставляет предполагать, что она действует не от имени Церкви или одной из церковных или религиозных организаций, как я раньше подозревал.

Ты, солнце… Как ненавижу я твои лучи…

В поэме Милтона так говорит Сатана. Проклинает свет дня как болезненное напоминание о былом величии и падении, обо всем, что он потерял, утратил в этом навязанном самому себе изгнании во тьму. Неужели это тот, кто и есть Безымянное? Враг рода человеческого? Мужчина в кресле – или же множество голосов, вещающих через него? – сказал, что я вскоре встречусь не с «хозяином», но с «тем, кто сидит подле него». В «Рае утраченном» это означало бы падших ангелов, что образовали Стигийский Совет[27]правящих в аду демонов, в котором председатель – сам дьявол. Числом тринадцать, и каждому из них поэт приписывал конкретные личные черты и умения. По всей вероятности, Безымянное – один из них. Изначальный демон, изгнанный с небес. И способный с помощью мимикрии приобретать самые разнообразные и самые убедительные формы, принимать человеческий облик – того старика в самолете, того пьяницы в церкви…

И еще одно: может быть, это облики, тени, взятые взаймы у людей, что уже жили и умерли. Не исключено, что Безымянное ограничено в возможностях и способно существовать только в шкуре тех, что находятся в аду.

Теперь все понятно. Я свихнулся, лишился разума.

Вместо того чтобы горевать, оплакивать Тэсс, я создаю некие мрачно-готические образы, отвлекающие меня в сторону, изобретаю загадки в духе Милтона, придумываю демонические диалоги – все, что угодно, лишь бы не смотреть на то, чему невозможно смотреть в лицо. Я использую свой мозг, чтобы защитить сердце, а это обман, и он бесчестит память о Тэсс. Она заслуживает того, чтобы родной отец ее оплакивал, а не конструировал, не сплетал изощренную паутину параноидального вздора. Думаю, у мозгоправов есть для такого состояния специальный термин. Пока же сойдет просто «трусость».

К тому времени, когда я вернулся в свою квартиру и проверил телефон, ко мне поступило еще много сообщений, парочка соболезнующих посланий от коллег по университету и два мрачных предупреждения от О’Брайен, что ежели я не позвоню ей в ближайшее время, она будет вынуждена взять это дело в свои руки.

И почему это я ей не звоню?! Не могу ответить, честно, не могу. Всякий раз, когда мой палец зависает над кнопкой быстрого набора ее номера, я лишаюсь воли и оказываюсь не в состоянии ее нажать. Я ведь хочу поговорить с ней, хочу с ней увидеться. Но то, чего я хочу, сводится на нет другим намерением, другой волей, чуждым влиянием, чуждой тяжестью, которую я ощущаю в собственной крови, подавляющей и холодной как лед. Колющим болезненным ощущением, которое – помимо всего прочего – не желает присутствия Элейн где-нибудь поблизости от меня.

И кроме всего прочего, я занят.

Открываю аптечку и достаю оттуда пузырек с таблетками транквилизатора, оставленный Дайаной. Наливаю воды в стакан и иду с ним в комнату Тэсс. Присаживаюсь на край ее постели и глотаю таблетки, одну за другой.

Самоубийство? С помощью снотворного? Вздор, бред собачий, пошлое клише.

О’Брайен здесь, со мной, но на значительном расстоянии. Ее нетрудно проигнорировать.

Мы встретимся с тобой, Тэсс, когда это будет сделано?

«Да. Она ждет тебя, – говорит мне голос, это не мой голос и не голос Элейн. – Давай, профессор. Глотай. Запивай. Глотай. Запивай».

Я не верю тому, что он мне говорит. Тем не менее сопротивление невозможно.

Глотай. Запивай.

БЕЙ! ГРОМИ!

Фотография в рамке падает на пол. Осколки стекла разлетаются по ковру, застревают в щелях между досками пола. Гвоздь еще торчит из стены, проволока, на которой висела рамка, по-прежнему цела и на месте.

Я знаю, что это за фотография. Но все равно иду и поднимаю ее. Сгибаю и переворачиваю.

Я и Тэсс. Мы вдвоем, улыбающиеся, на пляже недалеко от Саутхэмптона, два лета назад. У наших ног не попавший в кадр замок из песка, его размывает подступающий прилив. Что смешно, так это наши безнадежные усилия его спасти, оградить его стены новыми валами песка, прикрыть руками замковый двор. Фото отражает нашу радость и удовольствие от пребывания вместе на солнце, в отпуске, на каникулах. Но еще оно демонстрирует радость от попыток решить некую проблему совместно с человеком, которого любишь, пусть даже эта проблема слишком огромна.