Что касается истощения, то оно заключалось в недостатках фуражного обеспечения Действующей армии в начале войны. Не получая достаточного количества зернового фуража, войска были вынуждены увеличивать фураж травяной. Это немедленно вело к потере работоспособности, сказываясь на ходе операций. Высокоманевренные боевые действия, свойственные первому периоду войны, требовали от лошадей, как конницы, так и пехотных частей и обозов, тяжелой работы. А фуража не хватало, причем не только у русских, но и у противника: «При совершении больших маршей необходимо заботиться о достаточном довольствии людей и лошадей. Дача в восемь фунтов овса при больших напряжениях недостаточна. Людской состав должен получать горячую пищу два раза в день. Если производить одну из этих выдач на последнем большом привале, то это позволит сэкономить время на стоянке и использовать его для забот о конском составе»[113].

Что бы там ни говорилось, начало войны внушало оптимизм в отношении лошадей русской Действующей армии. Отбор был тщателен, штаты заполнены до предела и с запасом, войска подготовлены максимальным образом. Ведь необходимо напомнить, что регулярные кавалерийские дивизии в мирное время содержались по полному штату, что и позволило коннице в 1914 году в качественном отношении превосходить прочие рода войск. То есть лошади начала войны были лучшим материалом, что только могла дать своим Вооруженным Силам страна (то же самое можно сказать и о людях — в конницу шли лучшие). Участник войны В. Рогвольд вспоминает: «Конский состав был, в общем, очень хорош. В армейских частях это были в большинстве лошади из Задонских степей, сильные, малоприхотливые; в гвардейских частях были более кровные, пополнялись в значительной мере из заводов южных и западных губерний, но были более изнежены. Хуже были лошади, полученные при мобилизации; это мало отзывалось на кавалерии, где эти лошади пошли только в обоз 2-го разряда, но давало себя чувствовать в конной артиллерии, где ими была запряжена половина зарядных ящиков». О том же свидетельствует и В. Звегинцов: «Конский состав полка, с которым кавалергарды выступили на войну, был выше всяких похвал. Лошади были крупные, хороших кровей, резвые, выносливые. Они отлично передвигались по местности и были прекрасно втянуты в работу. Значительно хуже были лошади, полученные полком с первым и вторым маршевыми эскадронами. Разномастные, взятые по конской мобилизации, они были сравнительно стары и в большинстве упряжного типа. Плохо выезженные и плохо втянутые в работу, они были мало пригодны для несения строевой кавалерийской службы. Немного их осталось в строю. Командиры эскадронов и вахмистры, пользуясь различными командировками в обоз, в пулеметную команду и в штабы, в первую голову отправляли туда этих лошадей. Дальнейшие пополнения, полученные со следующими маршевыми эскадронами, уже ничем не отличались от обычных ремонтного типа и отлично несли тяжелую боевую кавалерийскую службу наравне с кадровыми лошадьми»[114].

Однако радужные обстоятельства первых месяцев продолжались недолго. Неожиданный размах фронтовых операций, слабость инфраструктуры на передовом театре военных действий, умелые действия противника, широко использовавшего железнодорожный транспорт, выматывали русскую лошадь. Все «дырки» в общем фронте непременно «затыкались» конницей, так как нерасторопность командования не позволила на первом этапе войны сравниться с немцами в маневренном отношении. Наиболее ярким примером здесь являются действия 1-го кавалерийского корпуса ген. А.В. Новикова в начале Варшавско-Ивангородской операции, вынужденного закрывать громадный «провал» фронта по всему течению Средней Вислы.

Пользуясь своим превосходством в железнодорожном отношении, австро-германцы перебрасывали на наименее закрытые русскими войсками участки большие силы и бросались в наступление. В ожидании подхода резервов первой на пути противника становилась кавалерия, поддерживаемая незначительными пехотными заслонами. И так продолжалось всю осень. В результате русская конница не могла надлежащим образом выполнять возможные для себя боевые задачи. Б.М. Шапошников считал, что главная причина несоответственных результатов действий русской кавалерии в период Первой мировой войны — это «отсутствие к войне у конницы конского состава, подготовленного по своей выносливости ко всем невзгодам походной и боевой службы…». И далее он пишет, что «опыт первых месяцев войны совершенно не был учтен в этом вопросе, и русская конница для своего пополнения получала сырых, не втянутых в тяжелую повседневную работу лошадей. Запасные части были оторваны от своих действующих полков»[115].

К этому же периоду относятся и широкомасштабные изнурительные марши войск (в августе это свойственно разве только для 2-й армии ген. А.В. Самсонова во время вторжения в Восточную Пруссию). Целые армии перебрасываются своим ходом на десятки километров в кратчайшие сроки, что не могло не сказаться на положении конского состава кавалерии, артиллерии и обозов маневрирующих войск. О марше 5-й армии в начале сентября уже говорилось выше. Очевидец так вспоминал об осени 1914 года в Галиции: «Лошади задыхаются от натуги, и многие падают от разрыва сердца… Повсюду, где проходили накануне обозы, множество конских трупов… овса нет. Сена едва хватает на одну дачу в сутки. Кругом на десятки верст все съедено до последней соломинки»[116].

Действительно, с увеличением временных рамок войны штаты войсковых обозов стали неимоверно разбухать. Кроме того, постепенно увеличивалась и численность Действующей армии, образуя новые войсковые единицы. Так, в ходе войны были образованы десятки новых пехотных и кавалерийских дивизий, новые корпуса и армии, новые артиллерийские батареи и пулеметные команды. И всем им требовались лошади — в полковые, дивизионные, корпусные, армейские обозы и транспорты. Соответственно, в Действующей армии стало увеличиваться количество лошадей, к Брусиловскому прорыву превысив предвоенное число в два с половиной раза.

Согласно предвоенным нормам обозы пехотного полка составляли девяносто восемь повозок и сто восемьдесят лошадей. Обозы кавалерийского полка насчитывали тридцать четыре повозки, два вьюка и пятьдесят четыре лошади[117]. Армейский корпус имел три с половиной тысячи парных повозок. Однако эти нормы были превзойдены в самом скором времени. Тенденция же к увеличению числа обозных повозок, а значит, и лошадей сохранилась в течение всей войны. Понятное дело, что командиры шли на любые ухищрения, чтобы получать от интендантства фуражное довольствие и на тех лошадей, что являлись «лишними» для существующих штатов. Вспомним и о тех лошадях, что не сдавались на слабосильные пункты. И о личных лошадях командиров, не предусмотренных штатом, а значит, и реестром на фуражное довольствие. И о жеребятах, которых жалко было отдавать. Например, занявший пост полкового командира на втором году войны известнейший отечественный военный ученый А.А. Свечин вспоминал: «Если в количестве наличных людей не было твердой уверенности, то еще большая неясность заключалась в определении количества лошадей в полку. Оказывается, их можно было считать различным образом. С интендантства фураж или фуражные деньги требовались на полный штат полка; кроме казенных лошадей, полк имел около сотни своих полковых лошадей, представлявших его частную собственность. Но в казенных лошадях полк показывал большой некомплект, требуя от государства его пополнения; государство на лошадей было несравненно экономнее, чем на людей; пополнения лошадей поступали очень скудно, и некомплект все рос. Убыль казенных лошадей была тем значительнее, что каждая павшая полковая лошадь в момент составления акта о ее падеже становилась немедленно казенной… Я незнаком с нашими ветеринарными отчетами на войне, но убежден, что в основе их лежат совершенно ложные данные»[118].