«Какого черта, — подумал он, — что от меня убудет? Если не давать опрометчивых обещаний и не поддаваться на провокации, все когда-нибудь закончится само собой. Не потащит же она меня в постель на аркане! Тем более, в загс. Не надо впадать в паранойю. Мало ли у меня странных знакомых? Каждый человек, если рассмотреть его под определенным углом, в каких-то ситуациях выглядит нелепо. Да я и сам бываю хорош. Нельзя же, в самом деле, судить о человеке по гольфам! Черт, дались мне эти ее гольфы…»

— Так что же мне теперь, домой возвращаться? — слегка упавшим голосом спросила Самоцветова. — Так ведь там, кроме канарейки, никого нету. Третий день работа не идет. Нет внешней подпитки, понимаешь? Настоящий творец должен быть голодным и несчастным, только тогда он может создать что-нибудь стоящее. А я вроде и есть хочу, и счастья особого не видать, а работа как стала колом, так и стоит.

— Ну если так рассуждать, так у нас в стране должна быть просто бездна гениев, — заметил Иларион. — И не только у нас. В Центральной Африке, например, пропасть голодных и несчастных людей. Или в том же Афганистане.

— Так ведь еще и талант должен быть! — воскликнула Самоцветова таким тоном, словно Иларион был глупым ребенком, которому приходится по десять раз растолковывать самые элементарные вещи. — Одного голодного брюха мало. А еще на талант должен быть спрос. Лучше, если спрос минимальный. Тогда талант вынужден бороться и развиваться. А если издатели наперебой выхватывают прямо у него из-под пера любое дерьмо, талант погибает. Что, разве не так?

Иларион почесал затылок. Все-таки это была удивительная женщина, и говорила она вещи, совершенно не сочетавшиеся с ее внешним обликом и манерой поведения. Впрочем, все свои мудрые изречения она запросто могла вычитать в каком-нибудь сборнике афоризмов…

— Здесь неподалеку открылся японский ресторан, — сообщила между тем Анастасия Самоцветова. — Я с ума схожу от морепродуктов. Ты ведь еще не видел, как я управляюсь с палочками? Поверь, я это умею, как никто.

Иларион сделал вид, что не заметил заключенной в ее словах двусмысленности, внутренне вздохнул и галантно предложил даме руку.

Ресторан действительно оказался совсем рядом, буквально в паре кварталов от дома Илариона. Покопавшись в памяти, Забродов припомнил, что раньше в этом здании располагалось ателье по пошиву рабочей одежды. Заходить в ателье у Илариона никогда не было нужды, но в памяти осталась грязная витрина с треснувшим стеклом, скучная вывеска и неизменный висячий замок на облупившихся дверях. Теперь помещение бывшего ателье преобразилось до неузнаваемости. На отделку пошла бездна бамбука и рисовой бумаги, не говоря уже о светильниках, ароматических свечках и какэмоно — традиционных картинах на вертикальных полосах шелка, которые выглядели самыми что ни на есть настоящими.

Вопреки опасениям, а может быть, напротив, надеждам Забродова, ресторанчик оказался не «как будто японским» и даже не «почти японским», а именно японским — по-настоящему, без дураков. Перед седзи, раздвижной дверью на деревянном каркасе, их вежливо попросили разуться, так что на татами, которыми был устлан пол в обеденном зале, Иларион вступил в одних носках, а его спутница — в своих канареечных гольфах. Внутренне посмеиваясь, Забродов опустился на скрещенные ноги перед низким столиком, на котором, как дань европейскому происхождению посетителей, горела неизменная свеча в бокале. Анастасия Самоцветова повторила его маневр с неожиданной легкостью и даже, черт подери, с некоторым изяществом. Для дамочки, проводящей дни за рулем автомобиля, а ночи за письменным столом, она двигалась, пожалуй, чересчур непринужденно Иларион сделал зарубку в памяти, чтобы как-нибудь при случае выяснить, каким именно путем поэтесса Самоцветова поддерживает себя в такой хорошей форме.

Неслышно переступая по плетеным циновкам, подошла официантка в кимоно. Забродов слегка напрягся, но официантка была ярко выраженной москвичкой, да и меню оказалось отпечатанным аж на трех языках: на японском, английском и русском. Впрочем, в следующее мгновение Иларион пожалел, что официантка не японка: только раз глянув на его спутницу, чертова девчонка окаменела лицом и смотрела в стену поверх голов посетителей до тех пор, пока они не сделали заказ. Ее душил смех, и, если бы не боязнь лишиться доходного места, она вряд ли смогла бы сдержаться Когда официантка ушла, скрывшись за внутренней раздвижной перегородкой (кажется, она называлась фусума), откуда-то вынырнули двое низкорослых ребят в коротких подпоясанных суйканах и широченных, как юбки, штанах-хакама. Они принесли и развернули легкую ширму с изображением соловья, сидящего на ветке цветущей сакуры, отгородив ею Илариона и Анастасию Самоцветову от всего мира, — возможно, для того, чтобы они почувствовали себя более свободно и уютно, а может быть, и для того, чтобы чересчур экзотический вид Самоцветовой не отпугивал других клиентов Принесли сакэ и суси — рисовые колобки с рыбой, яйцом и овощами. Иларион не очень любил сакэ, предпочитая всем остальным напиткам коньяк или, на худой конец, Обыкновенную водку. Сакэ казалась ему чересчур слабой, как разбавленная ровно вдвое водка, но заказать к традиционным японским блюдам коньяк он не отважился — по крайней мере, пока. Следовало для начала вжиться в обстановку. Тем более что обстановка того стоила: кто-то приложил много усилий и потратил немало денег, стараясь воссоздать в центре Москвы уголок далеких островов.

— Признаться, я здесь впервые, — сказал Иларион, салютуя Анастасии Самоцветовой глиняной чашечкой с сакэ. — Здесь уютно — И даже не очень дорого, — добавила та, попивая сакэ с таким видом, словно это был чай без сахара или молочный коктейль — Для человека моей профессии это немаловажное обстоятельство. Готовят вкусно, берут недорого, а главное — перемена обстановки. Как-то забываешь, что вокруг тебя Москва, где в любой тошниловке с тебя так и норовят семь шкур содрать. Я сюда частенько забегаю. Особенно в последнее время.

Иларион понял намек, но почти не обратил на него внимания, озадаченный другим обстоятельством: если его спутница бывает здесь так часто, как она утверждает, почему же тогда ее вид поверг официантку в такое смущение? Впрочем, объяснений этому могло быть множество: новая официантка, новый парик Самоцветовой, ее новый мужчина или, к примеру, новые желтые гольфы… Черт знает, какая ерунда может развеселить этих московских официанток! И потом, Анастасия могла просто-напросто соврать для придания дополнительного веса в глазах своего кавалера.

Принесли рыбу. Иларион попробовал и удивленно приподнял брови: похоже, рыба и впрямь была приготовлена по старинному японскому рецепту. Впрочем, Забродов т считал себя большим знатоком японской кухни и сознавал, что запросто мог принять обыкновенную ошибку повара за старинный способ приготовления рыбы. Это не имело большого значения: рыба была свежая и удивительно вкусная.

— Вкусно! — в унисон его мыслям заявила Анастасия Самоцветова. — Язык можно проглотить.

Иларион посмотрел на нее и поспешно опустил глаза в свой вариго продолговатый ящичек, поделенный перегородками на отсеки для различных закусок. Анастасия Самоцветова действительно очень ловко управлялась с палочками, ухитряясь при этом жеманно отставлять мизинцы. Палочки так и мелькали, их кончики порозовели от губной помады, а к нижней губе поэтессы прилипла ленточка морской капусты. Самоцветова то и дело прикладывалась к чашке с сакэ, и Иларион заметил, что глаза у нее порядочно осоловели.