— Но разве это не то, о чем ты мечтал? — спросила Лотта. — Критики тебя хвалят. Мы можем завоевать все сцены Германии. Это тебя не радует?

— Конечно радует, — пробормотал он без особого энтузиазма.

Она не обратила внимания на сомнения Курта, чтобы случайно их не укрепить. Лучше уж скорчить рожу, пока он не рассмеется через силу.

— Ленья, без тебя я превратился бы в рака-отшельника.

Она решила истолковать его слова так: он вовсе и не хотел жить в уединении, просто ждал, когда Лотта вытащит его оттуда.

— Не волнуйся, я прослежу, чтобы ты не превратился в рака.

Тяжелый вздох Курта был перекрыт ее звонким свистом. Поменять многообещающее безумие сцены на спокойное уединение? Этого она бы не смогла никогда. Его стеклянный взгляд должен был вызвать у нее сочувствие, а вместо этого пугает. Лотта с таким трудом выбиралась из темноты к свету, чтобы погрузиться в чужую тень? Она не может больше отказываться от света. И почему другие хотят купаться в страданиях, ей не понятно. Сама она никогда не жаловалась. Если случается что-то плохое, она хорошенько запирает это в дальней комнате и старается ее порог никогда больше не переступать.

У Курта меньше, чем когда-либо, причин с таким скрипом тащиться по жизни. Люди признаю́т его творчество, да и отношения с Брехтом, кажется, снова стали нормальными. Когда Ауфрихт заказал пьесу у Брехта, тот сразу настоял на сотрудничестве с Вайлем. Сначала Ауфрихт брюзжал, потому что боялся испортить открытие театра атональной музыкой. Но потом услышал игру Курта и с радостью согласился. Только подходящей пьесы не хватало. Пока Элизабет не раскопала старинный английский кирпич под названием «Beggar’s Opera» и не перевела его. Вайль и Брехт подхватили идею с воодушевлением.

— Идеальный материал для постановки! — радостно воскликнул Брехт.

Оставалось четыре месяца, чтобы приспособить пьесу к своим идеям и отрепетировать. Мысль отпраздновать премьеру в родном городе приводила всех в восторг. Только Брехт, который терпеть не может сроков, впал в панику. В смятении он с Куртом решили собрать чемоданы и уехать на Ривьеру.

— Мы должны сейчас же уехать из Берлина. Немедленно. Иначе у нас не получится эта «Балладная опера». Здесь нет ни минуты покоя.

Лотта с большим удовольствием сопровождала медоносных пчел на юг Франции. Но настаивала только на отдельных домах, потому что пока у Брехта на буксире были то Элизабет, то Хелена и сыночек Штефан, Курт с Лоттой всем домашним драмам предпочитали купальники. Но на то и на другое оставалось мало времени. Мужчины редко покидали дом, снятый Брехтом. Лотта не огорчалась. Она совершала долгие прогулки, пила вино на веранде с Хеленой и радовалась, когда Курт в свободные минуты плавал с ней в море. Они молчали, но в воде не мешало, что все чаще не находится слов друг для друга. В воде они следовали единому ритму и энергичными гребками преодолевали колеблющуюся синеву. Когда они возвращались обратно, то встречали Брехта, стоящего на мелководье с закатанными штанинами. И даже здесь он не выпускал сигару из руки.

— Боишься воды? — однажды крикнула она и обрызгала его.

Брехт сердито выругался на безобидное подтрунивание, подтверждая ее подозрения. Он ненавидит, когда его ловят на слабости.

— Здесь слишком жарко. Невыносимо. Что за идиотская идея — поехать на Ривьеру, — ворчал он.

— В следующий раз вы поедете в Гренландию, — равнодушно ответила Лотта.

Она бродила по большим оливковым рощам и вдоль лимонных плантаций. Вдыхала свежий аромат, к которому примешивался соленый бриз. Иногда она шла одна в казино, следуя за мерцающими огоньками в темноте. Это было прекрасное завершение пустого, ничем не заполненного летнего дня — окунуться в средиземноморскую ночь, полную звона бокалов, приглушенного смеха и азартных игр. Здесь достаточно было просто быть. Она поняла, что любит безделье и не тоскует ни по Берлину, ни по сцене.

Даже когда она сидела с Хеленой на веранде, то чувствовала легкое опьянение, которое шло не от алкоголя. Звезды казались здесь совсем другими, не как дома. Несколько раз она, не задумываясь, простирала руки вверх, как будто могла поймать одну из них.

— Что ты делаешь? — удивленно спрашивала Хелена.

— Ловлю комаров.

Лотта дала себе обещание когда-нибудь вернуться на это побережье. Одной. Она хотела узнать, какой женщиной она могла бы быть в этом месте.

В начале августа, примерно за четыре недели до премьеры, они снова попали в театр на Шиффбауэрдамм. Лотта, только что мечтавшая остаться во Франции, с таким же удовольствием стояла на сцене. И хотя было самое время начинать репетиции, работа над текстом и музыкой еще не окончена. Да и состав исполнителей не был полным. Лотта никогда не забудет лицо Ауфрихта, когда она вошла в его кабинет под руку с мужем.

— Я хочу завтра представить вам свою музыку, и чтобы моя жена исполняла одну из проституток, — твердо сказал Курт.

Ауфрихт, покачиваясь с ноги на ногу, нахмурился, словно не мог поверить, что этот маленький мягкий человек поставил его перед свершившимся фактом. Но после игривого намека Лотты на книксен он раздвинул брови. С любопытством посмотрел на нее.

— Согласен, — сказал он и вернулся к своей работе, больше не обращая на них внимания.

Очевидно, она соответствовала его требованиям к проститутке.

— Мой муж забыл вам сказать, что он написал для меня Song, — добавила она, выходя.

На его озадаченный взгляд она ответила подмигиванием. Через две недели он признался ей: она сразу ему понравилась, и он находит, что она слишком хороша для своего мужа. Он не пытался приставать к ней. Речь шла о дружеском наблюдении. Даже ее наглость ему понравилась.

— Но, признáюсь, эта идея меня сразу не вдохновила. У меня было слишком много любовниц и жен, чтобы я думал, что у всех есть талант.

Лотта сочувственно кивнула.

— Понимаю. Значит, вам со мной повезло.

Тогда он посмеялся, а пока у него другие проблемы, ему некогда ставить под вопрос достоинства актрисы, играющей второстепенного персонажа. Все идет не по плану. И не все актеры вернулись после летнего отдыха. Как нарочно, Карола Неер, которая должна была играть главную роль, исчезла.

Только через несколько дней они узнали от Ауфрихта, почему у них пока не будет Полли.

— Ее муж в агонии.

— В агонии? — Брехтовские брови взметнулись вверх. — Не может ли он, прости господи, находиться