началом великого современного музыкального театра. Но времени было мало, и они поняли, что лучше уж довольствоваться меньшим, если им не хочется оказаться с пустыми руками на музыкальном фестивале в Баден-Бадене.

— А я рада выйти на боксерский ринг, если тебе интересно, Брехт.

Лотта, как и Брехт, с ума сходит от бокса. Иногда они встречаются в пивной «Фриденау», чтобы посмотреть на боксеров, в основном польских, как они под рев фанфар и «Чингдерасса бум» гладиаторского марша выходят на ринг.

— Я уже видела несколько эскизов. Этого будет достаточно, чтобы встряхнуть публику.

Брехт изобразил легкую улыбку.

— Если они не вызовут шок, у меня есть другие идеи. Ленья, я тут подумал, что в роли Джесси ты должна выйти на сцену в чем мать родила. Вот что нам нужно. Но эти тупицы, руководители фестиваля, встали на дыбы. Я считаю, что мы их дожмем. Ну как, сделаешь мне это небольшое одолжение?

Он что, серьезно? Мысли в ее голове стали бешено кружить, от отказа через сомнение до восторга и обратно. Да это ведь настоящая сенсация — сбросить с себя все покровы? Не станет ли ее нагота высказыванием, то есть посланием? Не то чтобы Лотта могла выразить эту идею так красиво, как Брехт, но она улавливает в его мысли нечто, что не позволяет ей отказаться.

— Вы спросили у руководства фестиваля, не обговорив это со мной? — Курт практически не повысил голоса, но для него это прозвучало резко. — Это было преждевременно, друг мой. Могу заверить вас здесь и сейчас, что моя жена голой на сцену не выйдет.

Все разговоры за столом смолкают, потому что никто не хочет пропустить исход предстоящей дуэли. «Ну вот и решение», — думает Лотта. Она не может больше обнажать себя, не уязвляя мужа. Что ж, остается только разрядить обстановку. Смеясь, она бросается к Курту на колени и обхватывает его шею руками.

— Рыцарь мой! — восклицает она и целует его прямо в губы.

Все дружно смеются, и даже Курт с Брехтом не могут удержаться от улыбки.

СЦЕНА 12 Расцвет города Махагони —

Баден-Баден, 1927 год

Лотта с новой короткой стрижкой под мальчика. Она опускается после генерального прогона на ступеньки курзала.

— Как мне нравится Баден-Баден! — восклицает она. — Здесь прекрасное вино и замечательная погода.

Рядом с ней вытягивает ноги Брехт.

— Слишком тепло. Невозможно думать по-человечески.

Кас смеется.

— Биди, у нас нет времени, чтобы думать. Нам на сцену скоро.

— Слышишь, Брехт?

Она опирается локтями на ступеньку позади себя и щурится на солнце.

— Ты можешь спокойно откинуться назад. Посмотри, как хорошо мы сегодня подходим друг другу. Оба в белом, мы могли бы стать эпическими женихом и невестой.

Хрип Брехта заглушается смехом Ирене Эденс.

Она сидит ступенькой ниже Лотты и теперь поворачивается к ней, подмигивая, как заговорщик. Обе женщины, хотя и совершенно разные, сразу прониклись друг к другу симпатией. Ирене очень элегантная, училась вокалу, у нее колоратурное сопрано. Она уже давно не верит в идеи Брехта, как и те, кто провел с ним много времени.

— Ты, вообще-то, хорошо справилась. — Брехт доброжелательно смотрит на Лотту.

Она поворачивается к нему, удивленная внезапной похвалой:

— Правда?

К счастью, напряжение между Куртом и Брехтом сошло на нет. Хотя сейчас достаточно тепло, чтобы выйти на сцену голой. Она видит под мышками Брехта влажные пятна от пота и счастлива, что может надеть блузку с короткими рукавами и легкую белую плиссированную юбку.

Брехт прав. Она хорошо справилась. Я единственная не сделала ни единой ошибки на репетиции.

Эта мысль заставляет ее улыбнуться. Ее коробит, когда все листают ноты во время пения, подсматривая текст. И потом, рядом с ней Ирене с невероятной легкостью исполняет головокружительные пассажи. Но тем приятнее Лотте, что Ирене не выказывала никакого пренебрежения к ее манере пения. Вместо этого та призналась во время паузы:

— Завидую тебе, как легко ты запоминаешь и исполняешь, будто все идет из тебя самой.

Лотта обнаружила, что у нее есть даже некоторое преимущество. Такие произведения требуют от исполнителя не особого музыкального мастерства, а простой искренности. Вместо того чтобы тратить время на перелистывание страниц и распознавание точек и штилей на нотоносце, она отдается музыке, которая полностью захватила все ее существо при первом же прослушивании. Выражение лица Кур-та после репетиции говорило само за себя — его осчастливило выступление Лотты. Ну вот, она не опозорила мужа, впервые исполнив на сцене его произведение.

Похвала Брехта заставляет поверить, что она действительно могла бы стать органичной частью постановки, которая или закончится катастрофой, или станет настоящим триумфом. Подходит время собираться за кулисами. А там старый страх снова сжимает ей грудь. Я единственная, кто не совершил ошибки, повторяет она про себя снова и снова, пока выступающие перед ними показывают «настоящее» серьезное искусство.

— Мы ломаем все ожидания, — недолго думая, говорит она своим. — Нас разнесут в пух и прах, так ведь?

Кас, утешая, кладет ей на плечо свою огромную лапу.

— Дорогая, почему ты не скажешь себе наконец «да пошли вы все к чертовой матери»?

Брехт поднимает простенькую матерчатую сумку.

— Да ладно вам, я кое-что принес. Берите, каждый по одному.

Актеры нерешительно смотрят друг на друга.

— Оттуда ведь не выпрыгнут кусачие звери, Брехт? — спрашивает Лотта и с любопытством запускает руку. Вдруг вскрикивает и отдергивает руку назад. Все в ужасе смотрят на нее, даже Брехт.

— Да все в порядке, я пошутила.

Она снова запускает руку в мешок и вытаскивает какой-то маленький предмет.

— Это свистки? — спрашивает Ирене, сбитая с толку.

— Чувствую, они вас будут освистывать. Я хочу, чтобы и вы тогда свистели им в ответ, понятно?

Ирене недоумевает. Кто же, извините, выходит на сцену, зная, что его освистают? Но Брехт, кажется, на это и рассчитывает.

— Брехт, да ты гений, — говорит Лотта, откашливаясь.

Конечно, она, как и другие, не очень-то жаждет, чтобы ее освистали. Но теперь они хотя бы подготовлены и могут превратить это в элемент постановки. Как ловко этот человек умеет держать штурвал. Кто