Глухой шум в ушах неожиданно сменился отдаленным воем сирены. Кто-то — очевидно, напарник здоровяка — всполошенно воскликнул:

— Михась, менты!

— О черт! — раздалось в ответ. — Откуда их принесло…

Тупо мотая головой, я попытался стряхнуть застилавшую глаза пелену. Не сразу, но, превозмогая дикую резь в ребрах и где-то в затылке, мне удалось наконец сесть, привалившись к колесу «девятки». Плывущая перспектива замерла и обрела четкость. Я увидел остановившийся слева «уазик». Откинулись двери. Двое в милицейской форме направились к нам, помахивая жезлами. Один из них шагнул ко мне и помог подняться. Это был молодой сухощавый лейтенант с приятным мальчишеским лицом. С зубовным скрежетом я сумел встать на ноги.

— Что здесь, черт побери, происходит?

Второй инспектор с сержантскими лычками на погонах занялся осмотром автомобилей и асфальта вокруг. Здоровяк начал что-то пространно объяснять. Я не слушал. Прислонясь к крылу «девятки», я собирал свой расколовшийся мир. Мне всегда претила жестокость, но сейчас я смотрел на него и давился слепящим гневом. Безудержное желание убивать, причем самым изощренным изуверским способом, распирало виски. Впиться зубами в эту бычью шею — вон туда, прямо над кадыком, молотить и молотить кулаками аккуратный античный нос, вонзить пальцы в туповатые кругляши. Я тщился унять внутреннюю дрожь и загнать пробудившегося зверя в атавистические дебри души.

Голос лейтенанта вспугнул наваждение:

— Ваши документы…

Я оторвался от опоры, пошатнулся и поморщился, прижав ребра локтем. Потом мотнул и просительно прохрипел:

— Возьмите — там на сиденье. Будьте любезны, если не трудно.

Он как-то странно посмотрел на меня, пожал плечами, открыл дверь и достал сумочку. Внимание его привлекло удостоверение — пробежал по нему взглядом и с любопытством покосился на меня, но ничего не сказал. Подошел толстяк — протянул техпаспорт и права. Потом полез за пазуху. Извлек еще какую-то ламинированную квадратную карточку и, подав лейтенанту, многозначительно проговорил:

— Вот, инспектор, гляньте: мы с вами — коллеги.

— Ко-о-олеги? — протянул удивленно инспектор и прочитал вслух — Курлясов Михаил Осипович… Так-так, служба безопасности, значит. — Губы его насмешливо искривились: — Во как, при банке, стало быть, служите, коллега.

Я тоже усмехнулся. Но вдруг что-то царапнуло память, я напрягся. Фамилия редкая, однако нечто похожее я уже слышал — и совсем недавно. Но где? Поворочал мозгами — издерганные, взвинченные, они отказывались мне повиноваться. Ладно, сказал я себе раздраженно, черт с ним. Какое это имеет значение? И тут полыхнуло озарение: Вера… Ну конечно же, Вера — моя пышнотелая совратительница. О нет! Я едва не завопил, настолько одуряюще подействовало на меня неожиданное открытие. Неужели все оборачивалось банальной декамероновской историей: обманутый муж сводит счеты со шкодливым любовником. Я уставился в одутловатое лицо. Не хотелось верить в столь незатейливое объяснение, но в мыслях воцарился полнейший кавардак.

— Вам плохо? — озабоченно обратился ко мне лейтенант.

— Да нет, ничего, — встряхнулся я. — Терпимо.

— А знаете, коллега, — инспектор повернулся к здоровяку, — рукоприкладство-то — дело подсудное.

— И с чего это вы раздухарились, — подхватил подошедший сержант. — Вашему-то танку ничего не сделалось.

— Понимаете, — вознегодовал здоровяк, — мало что он нас приложил, да еще и наезжать стал. Я и сорвался.

— Ага, — кивнул лейтенант, — отчаянный какой. Прямо-таки стал наезжать? На вас двоих?

Я мысленно ему поаплодировал. Малый, похоже, попался порядочный — или коллег из банковских структур инспектора недолюбливали больше, чем нас, журналистов.

— Надумай товарищ выйти с жалобой, — продолжил лейтенант, — сильно вам может не поздоровиться, коллега. Да еще если увечья имеются…

Он многозначительно посмотрел на меня. Я безучастно пожал плечами.

— Ладно, — подвел он черту, — что будем делать? Оформлять, или по мирному разбежитесь?

Здоровяк засопел, пробормотал что-то неразборчивое, и принялся усердно изучать хмурое небо. Я покачал головой и сказал:

— Поеду, лейтенант. С вашего разрешения.

— Хорошо, — кивнул он. — Езжайте. Только осторожно.

Он наблюдал, как я бережно втаскиваю себя в машину, корчась, приспосабливаюсь к рулю и, склонившись к окну, с беспокойством спросил:

— Вы как, ничего? Осилите дорогу?

— Нормально, — отозвался я. — Спасибо. Все будет в порядке.

Осилить дорогу оказалось не просто. До Кольцевой еще было терпимо, я пристроился к дальнобойщикам и мерно плыл в фарватере мощной колонны, избавив себя от лишних маневров и манипуляций. Дальше пошли сплошные страдания, особенно в городе. Каждое резкое движение — поворот руля, неизбежные торможения и переключения скоростей — отзывалось сверлящей болью в боку и чувствительным тычком в затылок. Но почище физической немощи терзали обуревавшие меня мысли. Стал ли я незадачливым участником пошлейшего, тривиального фарса, или инцидент следует рассматривать как наглядное предупреждение не соваться, куда не нужно, — эдакая своеобразная «черная метка»? Оба варианта представлялись одинаково правдоподобными. Второй для моего помятого самолюбия выглядел предпочтительней. Я сумбурно метался между ними и злился, не находя однозначного ответа.

На въезде на Рублевку меня тряхнуло особенно сильно. Желтая «Волга» с шашечными клетками, круто подрезав, нахально завиляла задом в опасной близости. Я ударил по тормозам и рывком дернул рычаг. От острой боли в боку перехватило дыхание и заискрило в глазах. Секунд на пять я точно отключился и лишь чудом удержал руль. Потом отпустило, но болезненная пульсация не унималась долго, точно кто-то ритмично подергивал застрявшее между ребрами шило. Я подумал, что, пожалуй, не мешало бы удостовериться, нет ли трещины или, чего доброго, перелома. Вспомнилось, что где-то неподалеку находится травматологический пункт. Придется сделать небольшой крюк, но все равно было по пути к дому.

Через пятнадцать минут я пришвартовался у белого здания клиники. Мне подфартило: как ни странно, больше страждущих не оказалось, и я без промедления прошел в кабинет. Доктор походил скорее на академика — долговязая, слегка сутулая фигура, ленинская лысина и седая бородка без усов, снежные пышные кучеряшки на висках, очки в тонкой металлической оправе чуть приспущены на нос… А может, он действительно был академиком, подрабатывающим здесь на сносное житье. Он пощупал шишку на затылке и поцокал. Я снял куртку, распластался на жесткой тахте и задрал рубашку: весь бок роскошно переливался сине-буро-малиновым цветом. Доктор опять поцокал:

— Как это вас угораздило, милейший?

— Да вот… Авария.

— Ну-ну, — хмыкнул он, — вам лучше знать.

В соседнем кабинете мне скоренько сделали снимок. Повертев черно-белое изображение злосчастной грудной клетки над кургузой настольной лампой, доктор зацокал снова, на сей раз в иной тональности. У него это здорово получалось — цокать языком, выражая различные оттенки чувств. Во всяком случае, я понял: ничего серьезного не выявилось. И он тотчас же подтвердил это на словах: