бездной, что описать нельзя.

Дождь перестал еще на заре. Бригада вышла на работу. По общим подсчетам, оставшихся на объекте секций хватало монтажникам еще на два дня. А потом?.. Река отступила, выглянуло солнце, запели птицы. Из дома отдыха потянулись в лес грибники. Деревья светились, вымытые и посвежевшие, — раскрой грудь и дыши озоном!

Какой там озон!.. Васко два раза спускался к тому месту, где стоял снесенный мост, — первый раз один, во второй раз — с Горанчевым, Верчей и Горским. Положение было безвыходное. При самых быстрых темпах дорожников восстановление разрушенного должно занять не менее двух месяцев. Два месяца полного бездействия!

Тогда главный инженер Петринский отправился пешком в город. Ходил в городской комитет партии, в исполком, снова в городской комитет и от дорожников сразу выбил аварийную бригаду — мост был нужен не только для трассы.

Секретарь городского комитета подумал даже привлечь трудармейцев, занятых на строительстве нового завода, но командир части объяснил, что у них свои сроки, что он не может взять на себя ответственность за подобное решение, хотя вполне их понимает.

Васко вернулся на объект усталый и опустошенный. Заперся в бараке. Голова разламывалась. Если бы иметь сейчас два вертолета, нет, даже один…

Утром он сходил в дом отдыха, звонил в округ, в Софию. Нет, выделить вертолет, притом на двадцать дней, разумеется, нельзя. Вертолеты высылают лишь в экстренных случаях, и то на один-два рейса.

Он ушел и, только приближаясь к лагерю, вспомнил об Эвелине — ему и в голову не пришло искать ее… По дороге встретил Горанчева, гладко выбритого, в спортивном костюме…

6

Лампочка в номере светила тускло и безразлично.

Воспоминания так нахлынули, что он не знал, куда от них деваться. Хотелось кричать, вырваться и идти куда-то, идти… Куда тебе идти, старина? Все твое поле действия сейчас — эти несколько метров, всего-навсего четыре на три с половиной. И все! И на движение, и на размышление! За стенами номера тебе делать нечего — или только лететь, как птице, или повеситься. А и был бы птицей, лететь все равно некуда, вешаться он не собирался.

…Я должен был позвонить в министерство, доложить о случившемся бедствии, сообщить, что ищу выход. Но когда ты пришел к обеду и сказал мне, что уже говорил с Софией и просил сдвинуть сроки сдачи линии, я схватил тебя за лацканы и при всех обругал, назвав подлецом, перестраховщиком и слюнтяем! Ты остался невозмутим и даже в такой момент продолжал улыбаться. Отпустил я тебя не по какой другой причине, а просто потому, что почувствовал отвращение к тебе. Да-да, инженер Горанчев! У меня вдруг возникло ощущение, будто прикоснулся к змее, нет — к жабе. Ты осторожно поправил воротник, полы пиджака, делая все с отвратительным спокойствием… И только потом заговорил: что искал меня всюду и не нашел, что счел своим долгом объяснить «вышестоящим органам», что в результате разрушений «мы вынуждены приостановить всякие работы по меньшей мере месяца на два»!.. Ты даже с удовольствием заявил перед всей бригадой, что «стихийные бедствия не считаются ни с кабинетными планами, ни с вашим пламенным энтузиазмом»! С моим пламенным энтузиазмом! И что «мы ни в чем не виноваты, а рабочие еще меньше»!

И хотя я был прав, победителем тогда вышел ты… А после, когда мы остались вдвоем и я был в бешенстве от собственного бессилия, ты посоветовал мне, все так же не повышая голоса, не демонстрировать свою невоспитанность перед рабочими… И еще: если уж я объявил тебе войну, то должен знать, что у тебя свое оружие…

— Запомни, Петринский, — закончил ты с неизменной идиотской улыбкой, — я как мокрое мыло: как меня ни ухватить, все равно выскользну!

Цинично, но наедине, только для меня! Ты сказал, что не будешь больше нарушать служебной иерархии и ничего не станешь делать без моего письменного распоряжения!

Ты перестал разговаривать со мной. Отказался от всякой инициативы — слушал, исполнял, никаких взаимоотношений, никаких конфликтов! И черт с тобой! Ты и без того мне не помогал. Но наше столкновение автоматически отсекло от меня Эвелину… Нет, ты никогда не сможешь понять, чего мне это стоило! Знать, что она рядом, и не иметь возможности видеть ее!

7

Потянулись томительные дни. Люди бездействовали. Восстановление моста и шоссейного полотна шло, как обычно, медленно.

Безделье на объекте стало входить в норму — большая часть рабочих предалась пьянству, другие играли в белот до захода солнца. Горанчев и Эвелина по-прежнему каждый вечер ходили в ресторан, но он воздерживался бывать там. Потом решил предпринять еще один удар: послать бригаду к мосту, в помощь группе дорожников. А инженера Горанчева назначил непосредственно отвечать за работы по восстановлению. Тот теперь был при деле: смотрел за рабочими, ездил в город, звонил по телефонам.

Заросший, переставший следить за собой, главный инженер сидел в комнате или перед бараком, напряженно думая и проклиная дожди, устроившие ему такой сюрприз. Неподалеку хлопотала Стаменка. Небебе, которая по его распоряжению осталась помогать на кухне, скользила, босая, по траве, бесшумно и безмолвно, как тень, боясь как-нибудь потревожить его или рассердить.

В тот послеобеденный час Васко так же сидел перед бараком, когда над горой загудел самолет. Он поднял глаза к небу, ясному, без единого облачка, и невольно позавидовал летчику, который, наверно, видел их из кабины самолета, спокойный, недосягаемый, мчащийся своей чистой синей дорогой. Стаменка вышла из кухни и тоже смотрела в небо, пока самолет не скрылся, оставив за собой белую полосу. Небебе расплакалась и убежала.

— Грустно, — сказала Стаменка и, может быть, для того, чтобы прогнать свои мысли, строго выговорила инженеру: — А тебе бы следовало побриться! Зарос, как монах!

— Не до бритья, — задумчиво отозвался Васко. И, помолчав, вернул женщину к недавнему страшному воспоминанию: — Тетя Стаменка, сколько времени прошло?

— Еще неделя, и будет сорок дней. Трудно пережить, сынок… Ну, будь другое время, будь война, хоть бы сердце дрогнуло, подсказало ждать дурной вести. А в наше-то время как это могло случиться? Могилы даже нет, чтобы сыночка оплакать.

— Ты сильный человек, — попытался подбодрить ее Васко, — за это тебя и любят…

— Сильная. Вся слабость моя в силе… Не знаю… — Васко прислушался: где-то снова раздался шум мотора. — Это грузовик, за рекой, — пояснила тетя Стаменка. — Там дорога хорошая, ей ничего не делается.

— Куда она ведет? — поинтересовался Васко.

— Уходит вверх, вон туда, и дальше через перевал. Ее делали для водохранилища, когда строили плотину… — подытожила она и ушла в кухню.