и хорошо. Не зимовать же тут!

— Ты слушай, сынок, простую женщину: когда человек начинает сам с собой говорить? — Стаменка вернулась к шутке рабочего. — Когда его изнутри что-то гложет.

— Да неужели? — съязвил тот. — Если ты мне снова запоешь про свои больные кости, я уйду.

— А тебя никто и не звал, вот так! Да-да, ступай! — И опять Васко улыбнулся: он давно заметил, что между Стаменкой и Динко существуют особые отношения. — И чего человек петушится? — причитала она. — Да, ломает меня всю, видно, к погоде.

— К какой еще погоде?

— К какой погоде! Слышишь, деревья — не шумят, а гудят. Вот и у меня опять суставы прихватило!..

— На пенсию просятся твои суставы, — отвечал ей в тон Динко.

— Да они-то давно просятся, только никто их не слышит, — вздохнула женщина и, похоже, опустилась на скамейку. Неожиданно голос ее снова сделался строгим. — А что это ты вьешься вокруг меня? Ждешь кого, а?

— Жду!

— Кого, Верчу, что ли?

«Ничего себе поворот», — вздрогнул Васко и прислушался внимательнее.

— Не, инженера. Есть у меня к нему один разговор…

— О Верче, что ли?

— Слушай, тетушка Стаменка! — Динко снова запетушился. — Давай по крайней мере этого не трогать, а? Это у меня болит, как у тебя кости!

— То-то! К погоде, так и знай.

— Может, и к погоде, — задумчиво сказал монтажник, — у меня уж давно ненастье.

— Похоже, облака собираются, может и градик ударить! — Стаменка помолчала, оценила перемену в своем собеседнике и добавила тихо, наставительно: — Только грома не надо, сынок. Нужно тепло, нужно, чтобы солнышко смеялось, все и пройдет…

— Что пройдет?

— Твое… ненастье!

Васко услышал шаги уходившего Динко и его последние слова:

— Я его еще найду!

А Стаменка вслед крикнула:

— Ой, Динко! Подожди, подожди! Наш главный тоже иногда сам с собой разговаривает, имей в виду!

— Посмотрим! — отозвался уже издали Отелло.

Васко поднялся с постели, потянулся и хотел окликнуть кухарку, но она уже ушла. Высунувшись в окно, он увидел подымавшуюся в гору Небебе; цыганка медленно шла к его бараку и что-то на ходу ела из пригоршни, кажется, малину. «Интересное существо, — подумал про нее Васко. — К восемнадцати годам успела сменить мужа, ни с одним не расписана, а от второго у нее — ребенок. Этот, второй, на год моложе ее! И с какой нескрываемой любовью она говорит о нем, позавидовать можно… Она всегда охотно помогала тетушке Стаменке, и старуха отваживала всех, кто пытался приударить за цыганкой. Инженер отошел от окна.

— Батюшки, еще одна влюбленная! — услышал он из комнаты голос Стаменки. — Ты где гуляешь? Я жду, чтобы ты помогла мне с ужином!

Небебе, помедлив, начала:

— Хочу попросить инженера пустить меня к моему Руфаду…

Васко выглянул в окно:

— Что у тебя?

— Глянь-ка, разве ты был тут? — воскликнула кухарка. Небебе обернулась в ее сторону, ища поддержки. И тетушка не заставила себя ждать. — Она хочет поговорить с тобой! — Васко набросил кожаную куртку и вышел к женщинам. Небебе́, смущенно улыбаясь, чертя босой ногой по затоптанной траве и не глядя на него, заговорила: она, мол, не совсем здорова, если можно… Васко отлично знал ее болезнь и решил свести все к шутке: не к врачу ли она собирается пойти?

— То-то, что к врачу, — сказала, опускаясь на лавку, Стаменка. — Хочет сходить повидаться со своим служивым! Там враз и полегчает. — Васко задумался, закурил сигарету, расположившись около кухарки, угостил ее. И начал совсем тихо, пытаясь объяснить Небебе, что сейчас работы много, больше чем когда бы то ни было. После он уж ее отпустит. Небебе упала на землю и расплакалась.

— Послушай, разве так можно, девочка? Если бы ты была главным инженером, а я твоим рабочим, ты бы на моем месте отпустила меня?

— Если бы ты любил твою Небебе столько, сколько я моего Руфада, отпустила бы! Сразу же!.. У тебя есть Небебе, твоя Небебе?

— Есть, — усмехнулся Васко. — Но она далеко, не знаю, где точно, но подальше, чем твой Руфад… И у нее другой муж…

— А она кого больше любит — своего мужа или тебя?

— Это неважно. Должно быть, его любит…

— А мой Руфад только меня! Руфад болен мною!

— Н-да! Что скажешь, тетя Стаменка? Железная логика!.. Ладно, ладно, Небебе, отпущу. Только не сразу. Потерпи еще несколько дней. — Небебе вскочила с земли и подошла к нему. Она так боялась идти к главному инженеру, а он добрый, очень добрый человек. Схватив его руку, она поцеловала ее.

— Перестань, что ты делаешь? — отшатнулся Васко.

— Ты златоуст!.. Ты аллах! — прыгала перед ним цыганка. Стаменка тронула его за локоть, показывая на ее счастливое лицо. А та продолжала приговаривать: — Я завтра буду работать много-много, больше всех. Я буду молиться за тебя! За твою Небебе! Чтобы полюбила тебя так, как я люблю моего Руфада! — Она упала на колени и стала бить поклоны, словно творя заклинание: — Да сбежит она от своего мужа и придет к тебе! Да ниспошлет тебе аллах легкое сердце! Да возвратит он тебе твою Небебе!..

Васко встал и медленно пошел по тропинке, потом повернул в гору, туда, где на полпути к дому отдыха располагалось кафе.

Всю душу перевернула ему эта цыганочка. Последние недели он ни разу не вспоминал об Эвелине. Да и к чему? Каждый раз, как он позволял себе вспомнить ее, его охватывала безотчетная ярость к женщинам. И он бросался к первой встречной, брал от нее все, что мог взять, любил, как хищник, а после долго мучился, рассказывал ей о своей большой любви, клялся, что не может любить никакую другую женщину, что в один прекрасный день сорвется и тогда ничего уже не сможет его остановить, пока он не отыщет ее…

Все нутро ему расшевелила эта дикарка. В ушах звенел ее крик: «Да ниспошлет тебе аллах легкое сердце! Да возвратит он тебе твою Небебе!.. Да сбежит она от своего мужа и придет к тебе!»

4

Васко вошел в павильон, запыхавшись, мучимый жаждой. Ему хотелось побыть одному, совсем одному, заглушить в сердце боль. Но из-за столика в дальнем углу веранды ему махнул Горанчев. «Обскакал!» — с раздражением подумал Петринский. Но отказываться от компании не было никакого повода.

— Случилось что-нибудь? — спросил Горанчев.

— Ничего… Мелочи жизни! — И он наскоро сочинил историю о скандале с бетонщиками, пытаясь в то же время придать «происшествию» вполне безобидный характер. Теофан Градский тотчас принес сливовицы. Инженеры без церемоний и тостов подняли рюмки. Васко отпил из своей сразу половину, Горанчев лишь коснулся языком, как больной кот.

— Удивляюсь я