— …Но знаешь, я тебе хочу сказать, я уже тогда все видела… и хотя я еще была вся целенькой… вот не поверишь, но представь себе, была! Я сразу увидела, что ты учудила! Из тебя как душу выдернули… Я сразу поняла — аборт… и что ты никогда не скажешь… потому как вся из себя арийка, характер нордический… хотя и татарский.

За окном было жутко ясно и солнечно, когда женщина без лица и во всем белом длинной железкой снизу выдергивала из нее душу. Солнце давило в окно, как кляп в горло.

Потом она жутко радовалась, что уезжает, улетает навсегда в дождь.

— Знаешь, мне этот Ян, Янчик сразу не понравился. Но я тогда была твоей карманной подружкой. Я тебя боготворила. А теперь не боготворю. Теперь я знаю, что с тобой делать. А тогда не знала. Тебе ничего сказать было нельзя. Как же, умница-отличница. Гипнотезерка, вундеркинд. Любого чувака на коленки поставить — один кайф. Вот прямо как начала на выпускном, так и понеслась…

— Ты это о чем? — не поняла она.

— Помнишь, как ты бедного Ромео опустила в садике? — напомнила подружка. — Чего молчишь?.. Я про Виника говорю.

— Про Виника лучше не надо… — дернулась она под пледом.

— Ты хоть помнишь? — ковыряла старое подруга.

Чернота. Клумба с тюльпанами — и толстый гений Виник прямо посреди клумбы давит цветы коленями… И в кулаках у него хрустят стебли раздавленных тюльпанов. Позади него, вдали, светящееся окно. Почему-то сейчас, в памяти, оно ослепительно-белое.

— Если честно, Ленка, я вообще, плохо помню все, что до того было… — стала оправдываться она.

— До чего? — настаивала Ленка.

— До Владика… А может, до аборта… — корчилась она. — Только во сне бывает…

Похоже, Ленка тоже ждала этого дня. Все перевернулось. Это — ее день, Ленки. Сейчас она за всю жизнь ей нагреет.

— Ты как этого Янчика привела, я так сразу и подумала, что он тебя кинет… то есть бросит… Кудрявенький такой Дикаприо, блин… Бредпитовский. Смазливый козлина… Адвокатик сраный. Я так сразу и поняла, что будет адвокатиком, умотает к себе в Питер, как только последний курс закончит… Ну, то есть через полгода и слиняет… И станет там королем всех питерских адвокатов. А ты так и будешь тут еще четыре года пахать, ты ж не бросишь универ, ты крутая. Так и подумала, этот кинет, этот тебе не по зубам. Ну, тебе же не скажешь. Кто ты, а кто я в своей педлавке?.. Где аборт делала? По газете? Да?

— У меня… Да… Лен, я не хотела ни к кому из знакомых обращаться… А интернета у нас тогда еще не было, ты же помнишь.

— Да уж, как такое не помнить?! Самого главного в жизни у нас еще не было. Скайпа не было. Жежешки не было. Фейсбука не было… Как жили?! Не представляю!.. Ты помнишь, что он пил, когда ты его привела?

Она снова похолодела… но не в ледяном гробу, полегче где-то, где не так холодно:

— Нет…

— А я помню, подруга. — Ленка бросила ее стопу прямо-таки брезгливо. — Он как принес Курвуазье "хо-хо"… "Хо-хо" какой Курвуазье, так его сам и сосал… Ты тогда первый косяк вытянула? Да? Который он нам свернул, да?

— Да…

— А я не первый… Во, Анька, я тоже умею молчать… Я даже на измене как-то успела посидеть, а тебе не рассказывала. Знаешь, почему не рассказывала? Смешно сказать: стыдно было. Вроде молодые девахи были, хвалиться надо было. А вот перед тобой не смогла. Чуяла, что не убежала вперед… думала, ты меня совсем опустишь. И я после этого, после той ломки — все, я сказала себе — завязывай, а то никакого спорта… И в тот вечер я только так, чмокнула пару раз и все. И стала на тебя смотреть — интересно, как у подружки моей умной приход будет, как, интересно, ее переть будет, чего она в кайфе скажет. Прости меня, дуру… прости, что сразу не отняла и в морду не дала… и этот "хо-хо" в морду твоему Янчику не плеснула, как эту… как серную кислоту. Ну, прости.

— Да…

— Думаешь, этот Янчик не собирался меня в тот же вечер трахнуть для пробы?

"Да" и "нет" заткнули друг друга на выходе. Она только выкашлянула их сразу обоих, дернувшись всем телом.

— Вот-вот, подруга. У тебя и "да", и "нет" застряли. В смысле, ты заранее тогда так думала — интересно, полезет он к подруге в трусики или нет. Говорила себе "нет", а самой понималось, что "да". У тебя ж сплошные эксперименты были… по молодости. Он тоже посмотрел на твою подружку — веселенькая такая, блондинка вся, хиханьки-хаханьки. Ты рада была, как все обошлось. Но он-то, подружка, шустренький, внимательный такой… вернее наблюдательный весь из себя. Четко следил, где ты, когда-куда пописать выскочишь и как… Глазки такие жесткие, как карандаши. А ручки-то у него такие мягенькие, легенькие… ох, какие чувственные, подружка… прямо только по волоскам от коленки и бежит пальчиками сначала… вот так, сначала… аж вся цепенеешь… Слушай-слушай, подружка теперь, терпи…

Терпеть под пледом было легко…

— И горяченькие такие, — сверлила Ленка. — Ты ж на это запала. На ручки его шаловливые, горяченькие такие, да?

Что? Ничего! Только легкий столбнячок такой… И к горлу от диафрагмы подкатывает.

— Лен…

— "Да" или "нет"?

— Да.

— Кто бы спорил. Мозги у тебя слишком высоко, куда им за этими ручонками успеть, когда они уже там… Лифта скоростного для твоего ума не было… Тебе, может, тазик пора принести? Блевать еще не собралась?

— Нет… Нет еще.

— Но, знаешь, Анька, я тебя не подвела тогда. Мне у тебя прощения просить не надо. Я ж за тобой, умной, другим путем шустрила… всякие курсы там. Ну, и по самообороне тоже. Я ж тоже шустрая. Меня ж научили, как мизинчики ломать. Я хи-хи, и мизинчик ему сразу раз — и вывихнула… Нет, ну он, конечно, терпеливый парниша, есть за что его уважать. Помнишь, как он