– Вот ведь, сволочь какая слепая, – не выдержала вторая женщина. – Ходить налево от такой красотки… И какого рожна еще этим мужикам надо!

– И не говори, – буркнула Нинель Соколовская, просматривая данные компьютера.

Ирина, продолжая всхлипывать, с надеждой смотрела на действия риелторши. Наконец Соколовская воскликнула:

– Ага. Вот он, голубчик. Попался!

Она оторвала от пачки листок, переписала с компьютера адрес снятой Шишкановым квартиры и, подойдя к Ирине, участливо протянула листочек ей:

– Здесь адрес квартиры, которую снимает твой горе-муженек. Квартира снята и оплачена до конца года. Так что можешь поймать его прямо на месте преступления…

– Спасибо, – только и смогла выговорить Ирина.

– Ты шибко-то не расстраивайся, девонька, – сказала Ирине на прощание Нинель Соколовская, отдавая ей фотографии. – Ты молодая, красивая, другого парня себе найдешь. Не лысого да плюгавого. Даже не знаю, что ты в нем нашла такого… А этого изменщика, – кивнула она на фотографии в руке Ирины, – забудь. Плюнь и разотри. И ни о чем не жалей. Таких Шишкановых жалеть – жалелка треснет…

Ирина положила фотографии и листочек с адресом квартиры в сумочку, тепло поблагодарила Нинель Соколовскую, благодарно кивнула второй женщине и вышла, провожаемая участливыми взглядами риелторш.

Все. Дело было исполнено.

– А ты и правда настоящая актриса, – с искренним восторгом произнес я, когда, вернувшись из риелторского агентства, Ирина мне все рассказала. – Ни у кого ничего не требовала, никого ни о чем не просила, не умоляла… Эти женщины сами, по собственной воле, выдали тебе адрес шишкановской берлоги. Это… – Я на пару мгновений замолчал, подбирая нужные слова. – Это высший пилотаж.

– Да, сыграла я отлично, – не стала умалять своих достоинств Ирина. – Что будем делать дальше?

– Наведаемся в эту квартирку, – ответил я. – Поглядим, кто там живет и живет ли вообще. Какой там у нее адрес?

– Басманный район, Малый Ивановский переулок, дом одиннадцать дробь шесть, строение четыре, квартира десять, – отчеканила наизусть Ирина. – Очень тихое и спокойное место.

– Знаю. Там еще, в начале переулка, стоит Иоанно-Предтеченский женский монастырь, где Салтычиха тридцать три года томилась и где жила монахиня Дорофея, внучка Петра Первого и внебрачная дочь императрицы Елизаветы Петровны. Если бы не ресторан «Ковчег Ноя», то спокойнее места в Москве, наверное, и не сыскать…

– А откуда ты про монахиню Дорофею знаешь?

– Книжки умные читаю, – усмехнулся я.

– Когда пойдем туда наведываться? – посмотрела на меня Ирина.

– Скоро, – неопределенно ответил я.

– Когда – скоро?

– А вот пообедаем и пойдем.

Отобедав и отдохнув минут сорок, мы отправились по указанному адресу. Выйдя на Солянке, пересекли Подколокольный переулок и вышли в Малый Ивановский переулок. Нашему взору предстало трехэтажное здание, носящее номер 11/6, строение 4. Железная дверь нужного нам второго подъезда была гостеприимно распахнута, и чтобы она не закрылась, между рамой и полотном двери кто-то подложил половинку кирпича.

По кованой железной лестнице со ступенями в узорах мы поднялись на третий этаж. На первых двух площадках было по две квартиры, а на последней третьей – одна. Идеальное местечко для любовного гнездышка. И полное отсутствие посторонних глаз. Наверное, Масловский, когда был еще жив, воздал за конспирацию должное своему секретарю Шишканову. А может, и не воздал. Поскольку угождать хозяевам и боссам входит в прямые обязанности их секретарей…

Здесь, на третьем этаже, сохранились дубовые перила. На одном из них, плохо замазанном краской, проступало из глубины десятилетий:

Кира + Юра = Любовь. Июнь, 1917 г.

– М-да-а, – протянул я, обратив внимание Ирины на эту надпись. – Здесь просто пахнет историей.

– Интересно, кто была эта Кира? – затаенно произнесла Ирина. – Наверное, какая-нибудь дворянская дочь, воспитанница Екатерининского института благородных девиц. Или барышня мещанского сословия, окончившая Александровский институт, в которую влюбился романтически настроенный молодой человек по имени Юрий.

– А этот Юрий был прыщавым гимназистом выпускного класса, носившим для храбрости перочинный нож в кармане, которым и вырезал на перилах эту историческую надпись. Юра явно сочувствовал социал-демократам, мечтал о скорой социальной революции, принимая участие в которой, он бы выдвинулся на руководящие посты, стал бы носить военное галифе и кожаную тужурку и доказал бы любимой девушке Кире, что он настоящий мужчина. Ну что, звоним?

– Давай, – поддержала меня Ирина, сделавшись серьезной.

Я уверенно нажал на кнопку звонка.

Никто не открыл.

Я нажал еще и еще, потом приложил ухо к двери, намереваясь послушать, не ходит ли кто по квартире, и… дверь вдруг приоткрылась.

Мы с Ириной переглянулись, и она шепотом спросила:

– Что, заходим?

– Я захожу, – также шепотом ответил. Отстранив ее плечом и предупредив, чтобы она не входила пока в квартиру, просочился бочком в приоткрытую дверь и, оказавшись в огромной прихожей, громко произнес: – Здравствуйте, хозяева! У вас тут дверь открыта.

Мне никто не ответил.

Дверь в кухню была распахнута настежь, и было хорошо видно, что там никого нет.

Осторожно, буквально на цыпочках, я пошел к закрытой двери в зал, или, лучше сказать, в гостиную, и вдруг услышал за спиной дыхание и крадущиеся шаги. Резко обернувшись, я увидел… широко раскрытые глаза Ирины. Она также на цыпочках следовала, не отставая, за мной, несмотря на мой запрет. Я сделал зверское лицо, что означало: «Ты зачем тут, я же просил тебя пока не входить, и очень тобой недоволен», и тихонько стал открывать дверь. Несколько раз мелко скрипнув, створка приоткрылась.

– Простите еще раз, – произнес я в щель между дверными полотнами, – у вас входная дверь открыта.

Мне, а вернее, нам, поскольку Ирина по-прежнему прерывисто дышала мне в затылок, опять никто не ответил. Тогда я открыл створку двери полностью.

Первое, что я увидел, это большую люстру с огромным количеством, надо полагать, хрустальных висюлек, стоявшую на полу между дверью и столом с деревянными резными ножками. Второе, увиденное мной, была желтая тапочка с пампушкой, лежавшая на столе.

Третьим была вторая такая же тапочка, надетая на ногу, висевшую в воздухе непосредственно над столом. Рядом с первой ногой висела в воздухе вторая нога, уже без тапочки. Когда же я поднял глаза, то увидел всю картину полностью. На веревке, привязанной к высовывающемуся из потолка крюку, на котором, очевидно, когда-то висела люстра, теперь, неестественно склонив темноволосую голову набок, висела девушка в коротком халатике, не скрывающем красивые стройные ноги. Рот ее был приоткрыт, и из него вывалился язык. Наполовину прикрытые веки были в подтеках, словно покрытые синяками. Кажется, у медиков такое кровоизлияние в кожу называется экхимозой. Да и все лицо девушки было синюшное и одутловатое, хотя то, что, будучи живой, девушка была весьма привлекательна, угадывалось даже сейчас. Похоже, она висела не первый день, поскольку неприятный сладковатый запах буквально шибанул в наши с Ириной носы.