Вскоре она заснула и во сне увидела Сирано де Бержерака. Они фехтовали на шпагах. Ее ослепило стремительное вращение его клинка. Удар, выпад — и наконечник рапиры глубоко вонзился ей в живот. Она с изумлением смотрела на полоску стали, потом выдернула ее, не заметив ни капли крови. Живот вспух, раздулся, а чуть позже из ранки выскользнул крошечный кусочек металла.

Голод привел Бартона в чувство. Он оказался под водой и, потеряв ориентировку, не мог сообразить, где поверхность. Он двинулся куда-то во тьму, почувствовал, что вода сильнее давит на уши, и сменил направление. Вскоре давление ослабло, но он стал задыхаться. Последний рывок — и он выбрался на поверхность.

Вдруг сзади что-то сильно ударило его по голове, и Бартон вновь едва не потерял сознания, но успел схватиться руками за какой-то предмет. Хотя в тумане не было видно ни зги, он сообразил, что держится за огромное бревно.

Вокруг царило безумие: вопли, шум, крики. Он оттолкнул бревно и поспешил к взывавшей о помощи женщине. Приблизившись, он узнал голос Логу. Несколько взмахов, и Бартон увидел ее лицо.

— Спокойно, это я, Дик!

Логу ухватила его за плечи, и оба погрузились в воду. Он оторвал от себя руки женщины, вытолкнул ее вверх и вынырнул сам.

Захлебываясь словами, она что-то говорила на своем родном наречии. Бартон повторил:

— Без паники. Все в порядке.

Кажется, Логу пришла в себя; дрожащим голосом она сообщила:

— Я за что-то все время держалась, Дик, и потому не утонула.

Бартон отпустил ее и хотел поплыть рядом, но наткнулся на другое бревно. Если рядом плавает еще одно, то как бы их не затерло стволами… А где же судно, где плот? И где находятся они с Логу? Возможно, их швырнуло в пролом между разметавшимися бревнами, и сейчас течение несет к утесу сохранившуюся часть плота? Тогда они будут просто размазаны на скале…

Логу застонала.

— Кажется, у меня сломана нога, Дик. Очень больно.

Бревно, за которое они цеплялись, было невероятно толстым и длинным; он не мог разглядеть в тумане его конец. Хватаясь за выступы коры, Бартон понимал, что долго так не продержаться.

Внезапно из темноты раздался голос Моната.

— Дик, Логу, где вы?

Бартон отозвался. В этот момент что-то стукнуло по бревну и ударило его по пальцам. Он вскрикнул от боли и соскользнул вглубь, потом из последних сил выбрался на поверхность. Из тумана вынырнул конец шеста, задев его щеку. Чуть правей — и дело кончилось бы разбитой головой. Он ухватился за шест, притянул его к себе и окликнул Моната.

— Логу тоже здесь. Только осторожнее с шестом.

Монат подтащил его к плоту, и Казз одним рывком вытянул Бартона наверх. Через минуту на борту оказалась и Логу. Она была в полубессознательном состоянии.

— Найди сухую одежду, переодень и согрей ее, — велел Бартон Каззу.

— Будет сделано, Бартон-нак, — ответил неандерталец и исчез в тумане.

Бартон опустился на сырую скользкую палубу.

— Где остальные? Что с Алисой?

— Все здесь, за исключением Оуэнон, — ответил Монат. — У Алисы, похоже, сломано несколько ребер. А судно наше пропало.

Бартон еще толком не осознал всей тяжести свалившихся на них несчастий, когда увидел вдали пылающие факелы. Они приближались, и вскоре он разглядел и самих факелоносцев — дюжину невысоких темнолицых мужчин с огромными крючковатыми носами, закутанных с головы до ног в полосатые бурнусы. Единственным их оружием были кремневые ножи на перевязях.

Один из них заговорил на языке, принадлежавшем, по догадке Бартона, к древним наречиям семитской группы. Он даже уловил несколько знакомых слов, однако ответил на эсперанто. К счастью, собеседник сразу понял его.

Как оказалось, заснувший на вышке часовой был совершенно пьян. Бартон видел, как тот свалился с плота в момент столкновения, но затем вылез на берег. Второму вахтенному не повезло — он сломал шею и скончался. Что касается рулевого, находившегося на дальнем конце плота, то он не пострадал — если не считать того, что рассвирепевшая команда выбросила его за борт.

Скрежет, который Бартон услышал перед катастрофой, был вызван ударом носовых бревен о причал и скалу, повредившим переднюю часть плота и порвавшим в клочья крепежные канаты. Основной корпус уцелел, хотя левый борт, чиркнувший по прибрежным камням, был тоже разбит. Месиво оторвавшихся бревен протаранило «Хаджи» насквозь. Нос сразу же ушел под воду; корма, затертая бревнами, провалилась в образовавшуюся между ними полынью.

При столкновении Бартона выбросило вперед, он рухнул на палубу и скатился в воду. К счастью, никто из команды не погиб и не был серьезно ранен. Правда, пока они не смогли обнаружить Оуэнон.

На Бартона обрушилась целая лавина проблем, но, прежде всего нужно было позаботиться о пострадавших. Он направился к освещенному факелами помосту, где лежали его друзья. Алиса, увидев его, протянула руки, но вскрикнула, когда он ее обнял.

— Осторожнее, Дик! Мои ребра…

К ним подошел один из крючконосых, сказав, что его прислали за ранеными. Затем появилось еще несколько человек из команды плота; они понесли на руках двух женщин. Фригейт хромал рядом, опираясь на Казза, постанывая и извергая ругательства; Бест шла сама. В темноте путь показался очень долгим. Пройдя ярдов шестьдесят они остановились перед большой бамбуковой постройкой, крытой листьями железного дерева. Ее стены крепились кожаными канатами, привязанными к торчащим в палубе крючьям.

Внутри помещения на высоком каменном основании горел огонь. Пострадавших разместили вокруг очага, уложив на койки.

Туман понемногу рассеивался, на Реке заметно посветлело. Внезапный грохот, будто салют из тысячи пушек, возвестил наступление рассвета. Все вздрогнули, хотя слышали его ежедневно.

Грейлстоуны извергли свою энергию.

— Для нас завтрака нет, — Бартон резко поднял голову. — Кстати, где наши цилиндры? Остался хоть один у кого-нибудь?

— Нет, все пропали вместе с судном. — Лицо Моната сморщилось, в глазах застыло горе. — Неужели Оуэнон утонула?

Они посмотрели друг на друга при свете дня. Казалось, все краски жизни покинули их лица.

Кто-то застонал. Бартон выругался. Конечно, он сожалел об утрате Оуэнон, но сейчас его ужаснуло другое — отныне он сам и его команда обречены на нищенство. Их жизнь теперь зависела от человеческих благодеяний: в этом мире смерть предпочтительнее существования без цилиндра-кормушки. В былые дни люди, потерявшие чашу, кончали жизнь самоубийством. На следующий день они просыпались вдали от дома, от друзей и подруг, зато рядом стоял серый цилиндр — источник всех благ, дарованных человеку в этом мире.

— Ничего, — мягко произнес Фригейт, стараясь не встречаться с Бартоном взглядом. — Мы можем есть рыбу и желудевый хлеб.