— Вторым я отправлял доктора Давида Лифшица.

— И что ему в нашем времени не сиделось? Вроде бы человек солидный, при деле, ни в чём не нуждается, а всё туда же — как юный восторженный отрок!

— У этого отрока тоже была веская причина. Да и никто ко мне без серьёзной причины не обращался.

— И куда же наш доктор намылился? Если к динозаврам, то сразу отказываюсь — пускай эти твари им в одиночку закусывают. Я в сторонке постою.

Шауль усмехнулся моей шутке, и тут же его лицо снова становится мрачным и серьёзным:

— Доктор Лифшиц отправился в совсем недавний период времени — в начало двадцатого века. В Россию перед октябрьским переворотом.

— Насколько я знаю, там была такая неразбериха — кровь, грязь, повсеместная смута, какие-то абсурдные идеи переустройства общества, всевозможные партии… А наш доктор, насколько я помню, такой аккуратист и чистюля. Какой же у него был аргумент?

— Ну, это долгая история. Хотя, когда он явился ко мне впервые, уж и неизвестно от кого узнав про мои эксперименты, то был страшно возбуждён. Он без разговоров стал предлагать мне любые деньги, только чтобы я переправил его в Петербург начала февраля 1907 года. Мне это совершенно ни о чём не говорило, поэтому он стал рассказывать мне очень сбивчиво и сумбурно. Хоть я и помню практически всё, о чём он рассказывал тогда, но до сих пор многих вещей не понимаю…

— Ну, так расскажи, что помнишь.

— Ты же торопишься на встречу с ним, — подковыривает меня Шауль, — тебе некогда.

— У меня выхода нет, — признаюсь я, — мне нужно знать, из какой бучи его вытаскивать…

Оказалось, что у нашего доктора Лифшица был в родственниках по материнской линии один матёрый революционер-террорист, входивший в партию социалистов-революционеров, которых потом стали называть эсерами, по имени Лев Зильберберг. Что он был за человек, сегодня судить трудно, но факт попадания на каторгу за участие в противоправных действиях в двадцатидвухлетнем возрасте говорит о многом. На мой непросвещённый взгляд, чтобы по-настоящему проникнуться какой-то идеологией и притом рисковать из-за неё жизнью, нужно дожить до куда более зрелого возраста, когда мозги начнут киснуть от неспособности здраво мыслить и захочется в стаю, где всё за тебя решают. Хотя… это было начало двадцатого века. Обстоятельства иные, люди с иным воспитанием, тотальная прокачка мозгов революционными аферистами…

Так вот, этот Лев Зильберберг после возвращения из сибирской ссылки влился в «Боевую организацию», то есть в террористическое крыло партии эсеров, и приступил к главному делу своей жизни — терактам. Как я уже потом отыскал в энциклопедиях, он руководил убийством петербургского градоначальника Владимира фон дер Лауница, принимал участие в покушении на Николая Клейгельса, киевского генерал-губернатора, организовал побег знаменитого террориста Савинкова из тюрьмы.

В феврале 1907 года Зильберберг вместе со своим сообщником был арестован по обвинению в организации убийства фон дер Лауница. По некоторым данным, они были выданы властям раскрытым впоследствии провокатором Евно Азефом. Обоих террористов судили военно-полевым судом и приговорили к смертной казни через повешение. Приговор привели в исполнение в Петропавловской крепости в июле 1907 года.

Казалось бы, ничего тут не поделаешь, ведь этот двадцатисемилетний парнишка знал, на что идёт, но история на этом не закончилась. У него осталась жена, которую звали Ксенией, и ей после казни мужа и разгрома «Боевой организации» удалось улизнуть за границу, откуда уже никогда на родину она не возвращалась. Более того, со временем дама перебралась в подмандатную Палестину, где пустила корни, выучила иврит и стала активно заниматься журналистикой. Потомство её сегодня проживает в Израиле, Италии и других странах, в каких-то переплетениях генеалогического древа зацепив и родню нашего доктора Лифшица.

Конечно же, при всём своём желании, встретиться с легендарной террористической бабушкой Давид никак не мог, ибо та почила в бозе в одном из израильских кибуцев ещё в 1955 году, то есть задолго до его рождения. Тем не менее, образ своего отдалённого родича Льва Зильберберга вдохновил его на архивные изыскания, к коим он и приступил незамедлительно. После накопления достаточно большого объёма материалов, когда количество неизменно перешло в качество, доктора Лифшица неожиданно осенило: если бы Зильберберг сотоварищи не был выдан подлецом Азефом полиции, то, может, и уберегся бы от гибели и дожил свой век с супругой на ласковом берегу Средиземного моря под ласковым израильским солнышком, в окружении благодарных внуков, бормочущих славословия дедушке на языке предков. А может, и влился бы в ряды борцов с оккупантами-англичанами во времена подмандатной Палестины, благо, опыта ему не занимать…

— В тихом омуте черти водятся, — подытожил я рассказ Шауля.

— Что?! — не понимает он.

— Это такое русское выражение… Наш чистенький и благообразный доктор Лифшиц — ещё тот фрукт. Одного я не понял: каким образом он собирался спасти своего предка-террориста? Вытащить из Петропавловской крепости? Кто бы ему позволил?

— Нет, — Шауль глубокомысленно поднимает указательный палец вверх, — он сказал, что если успеет добраться до Азефа и грохнуть этого предателя, то многим людям, не только Зильбербергу, сохранит жизнь. А от этого, может быть, и русская революция пошла бы по иному пути. И будущее этой страны было бы другим.

— Ого, наполеоновские планы!.. И ты поддался на эту провокацию?! Не смог объяснить этому идиоту, что такие вещи могли бы привести к ещё большим бедствиям? Ведь террористов на Руси всегда хватало, даже если самых буйных из них периодически и отстреливали. Может быть, тот же самый мерзавец Азёф делал доброе дело, сдавая их время от времени в руки правосудия…

— Ну, это не мне судить! — отмахивается Шауль. — Со своей русской историей разбирайтесь сами. Она, по большому счёту, никого, кроме вас, не интересует. А меня попросили, деньги за услугу заплатили и — вперёд…

— Коммерсант же ты, ничего не скажешь… А откуда твои корни?

— Из Ирака. Мне, кстати, и тамошняя история не шибко интересна…

Дальше вести разговоры об истории мне с ним не хотелось, поэтому я прошу:

— Что ж, отправляй меня спасать провокатора Азефа.

— Уверен, что его нужно спасать? — на всякий случай интересуется Шауль и внимательно смотрит на меня.

— А кто сейчас в чём-то может быть уверен?..

…В принципе, петербуржская погода за последние сто лет почти не изменилась, разве что в тогдашнем феврале снега было побольше на улицах. Да и то, наверное, потому, что не было в начале двадцатого века на улицах современных снегоуборочных машин, зато у домов скребли снег большими фанерными лопатами дворники в толстых тулупах и шапках ушанках со спущенными ушами. Экзотика…

Одет я совершенно не по-зимнему, поэтому ныряю в первую попавшуюся парадную и, пока не замёрз окончательно, вприпрыжку скачу наверх по широкой, не совсем чистой лестнице. У одной из дверей останавливаюсь, но не из-за что, она приглянулась мне больше остальных. Просто дверь с шумом распахнулась, и из-за неё выскочил молоденький парнишка в студенческой шинели и фуражке с лаковым козырьком и бегом бросился вниз по лестнице. За ним следом выскакивает девчушка в длинном развевающемся платье и с криком «Николай, постойте» тоже несётся вниз по лестнице. Дверь за собой она так и не захлопнула.