– У нас тоже красиво, – закивал дед и снова перевел взгляд на внучку. – А ты ему наши красоты показывала? К Пунтукасу возила? На Маяк Счастья?

– Не было времени, – призналась Рената. – Он же всегда, – бросила взгляд на Витаса, – только на денек приезжает!

– Ну, это ваше дело, как вы своим временем распоряжаетесь! – Старик махнул рукой и повернулся лицом к окну.

– Деда, а может, заберешь к себе этот военный подарок? – предложила вдруг Рената.

– Нет, пускай пока у тебя побудет! Я тут ни с кем не разговариваю, только молчу и думаю. А мое молчание и мысли он не запишет!

– Ну тогда можно в амбар отнести! Он у вас большой! – недовольным голосом предложил Витас.

– В амбар не надо, – твердо сказал Йонас. – Там и так столько всего лежит! Как ни зайду, обязательно обо что-то споткнусь!

Витас посмотрел на деда напряженно.

– А вы не будете против, если я к Ренате перееду? – выпалил на одном выдохе.

Дед растерялся.

– Знаешь, – сказал после паузы, глядя Витасу в глаза. – Вы – взрослые люди. Нравится вам быть вместе – будьте вместе! Если Рената тебя позовет сюда, переезжай!..

Он еще раз посмотрел на Ренату, вдруг ставшую серьезной и немного озабоченной.

– …а если не позовет, то сам понимаешь, – закончил дед. – А если переедешь, то и мне будет с кем про «черные ящики» и про Каунас поговорить! Женщинам такие темы не интересны!

– Ты что, с ума сошел? – шепотом набросилась на Витаса Рената, когда вернулись они на ее половину дома. – Может, сначала надо у меня спрашивать разрешения?

Витас опустил голову и молчал, как пьяница под укорами жены.

– Или у вас там в Каунасе действительно все чокнутые? – продолжала возбужденно шептать Рената. – Ты же не к деду переезжать собрался?!

– Извини, – Витас оторвал взгляд от пола. Посмотрел в глаза Ренате. – Это все из-за этого чертова «черного ящика»! Может, и правда, что у нас не так, как везде… Недаром один Каунас «черные ящики» на весь Советский Союз делал!

– Перестань чепуху нести! – Рената тяжело вздохнула, сделала шаг к Витасу, обняла его. – Поехали, я тебе наших ангелов покажу! Может, они твою голову от глупостей почистят!

Витас обнял Ренату. Прижал к себе и, уткнувшись носом в ее висок, прошептал: – Извини! Я сегодня – дурак!

– Хорошо, извиняю! – прошептала в ответ Рената. – А теперь – к ангелам!

Когда поезд шестой линии метро выехал на мост Бир-Хакейм, слева словно ниоткуда выросла Эйфелева башня, и Андрюс, первый раз оказавшийся в вагоне этой линии, проводил ее взглядом, пока она не спряталась за жилыми мансардными крышами парижских домов. Поезд метро, казалось, забыл, что он должен быть подземным. Наоборот, он поднялся на виадук и вилял собой, как змея хвостом, повторяя все изгибы сначала широкого бульвара де Гренель, а потом и его продолжения – бульвара Гарибальди.

Выйдя на станции «Севр-Лекурб», Андрюс спустился по железным ступенькам вниз. Оглянулся назад, словно хотел еще раз удостовериться, что платформы этой станции находятся над, а не под землей. Только потом осмотрелся по сторонам в поисках рынка. Но на открытом и занятом только машинами и мотороллерами площадном пространстве на пересечении бульвара с авеню Суфрен никакой торговой жизни не наблюдалось. Только нижние этажи зданий как на бульваре, так и на авеню пестрели фасадами и витринами магазинчиков, неоновой зеленью аптечных вывесок и крестов, привычными логотипами мини-маркетов и банковских отделений.

– Рынок клоунов?! – прошептал себе Андрюс и пожал плечами. – «Наверное, эта парижская алжирка просто подшутила над Барби, – подумал он. – Или это название какого-нибудь особого бюро трудоустройства для клоунов и актеров?»

На парижском небе все еще светило солнце, решившее в этот день компенсировать людям почти неделю сырости и серости. Ехать обратно в Бельвиль или даже просто до площади Републик не хотелось. Ну да, он может часок, остававшийся до сумерек, покривляться возле площадной карусели и насобирать несколько евро, может быть, и десять, но все равно Барбора принесет больше, и с гордостью будет сравнивать свой заработок с его мелочью. Нет, она, конечно, все это делает без задней мысли, без желания показать, кто в доме хозяин. Она, наверное, просто шутливо провоцирует Андрюса, подталкивая его к поиску работы посерьезнее и понадежнее. Сама же сказала на днях: «Ты бы в какое-нибудь актерское агентство сходил! Тут же сотни фильмов снимают, им наверняка актеры нужны, хотя бы для массовки!» – «Но я ведь по-французски ни бум-бум, как и ты!» – Таким был его ответ. – «А зачем французский для безмолвной роли?» – «А чтобы понимать команду: куда смотреть, куда идти!»…

Да, она согласилась с его аргументом. Да и спором этот разговор нельзя было назвать. Так, поболтали да и только. Поболтали и замолчали. Каждый о своем замолчал. Он не знал, о чем задумалась Барбора. Барбора так и не узнала, что он вспомнил кусочек детства, странный и забавный кусочек – «голый пляж» в Паланге, заполненный голыми женщинами. И мама его – тогда еще молодая и тоже голая, водит его, трехлетнего голыша, за руку по желтому песку пляжа от одной подстилки к другой. И на каждой подстилке сидит хозяйка, а рядом с ней на той же подстилке или на расстеленной газетке или клеенке лежат товары: одежда, украшения из золота, кожаные перчатки красного цвета. Почему они так запомнились ему – красные кожаные перчатки? Этот пляж-базар, куда не могли попасть милиционеры, чтобы восприпятствовать «запрещенной и незаконной» торговле, запомнился Андрюсу в деталях и лицах. Никто туда не мог попасть в одежде – пляжные женщины-торговки сразу поднимали такой крик, что перепонки могли лопнуть. Ну а что может сделать голый милиционер на таком пляже-рынке, даже если у него в руках бумага и ручка для составления протоколов?! Ничего не может! Голые женщины непобедимы! Андрюс был там, на этом пляже, десятки раз, пока не вырос и пока мама не перестала брать его с собой. Почти все, что носила мама, покупалось там. Мерялось и покупалось. Мерялось все на пляже быстро и на голое тело. То справа вдруг на привычном фоне желтого песка и такого же цвета обнаженных женщин появлялась фигура в красном платье, то слева вдруг с трудом и с завидным упорством натягивались на толстые ноги джинсы и окрашивали мерявшую их женщину, точнее нижнюю ее половину, в синий цвет. Это был странный мир, к которому не подошла б никакая музыка. Только песочный шепот Балтийского моря. А вот ему мама там ничего не купила и, наверное, купить не могла – голые женщины продавали только женскую одежду и всякие женские побрякушки и аксессуары: сумки, платки, перчатки… Нет, кажется, там продавались и детские вещи, но только для девочек. И опять Андрюс вернулся мыслями к паре красных кожаных перчаток, лежавших прямо на песке рядом с коричневой сумочкой, украшенной большой металлической пряжкой-застежкой. Они – эти перчатки – так понравились маме! Она их меряла несколько раз. Спрашивала цену. Отходила в другой конец пляжа, заходила по щиколотку в прохладную балтийскую воду и снова вела его к толстой женщине с большой грудью и круглым добродушным лицом. Андрюс помнил, как мама снова и снова меряла перчатки и, надев их, шевелила пальчиками, поворачивая ладонь перед своим лицом то тыльной стороной, то внутренней. Она их меряла и вела разговор с голой торговкой. Разговор о совершенно посторонних вещах, о том, что не продавалось на пляже, – о вкусе местного молока, которое каждое утро приносила к деревянному домику их пансионата молодая краснощекая блондинка-крестьянка, о том, где можно найти янтарные бусы подешевле, о том, что путевки в пансионаты и дома отдыха Паланги скоро снова подорожают. Она их так и не купила, эти перчатки. Но намерялась их на пару лет вперед!