Персефоний перебрался к нему, решительно отнял посох и приник к ране, как сделал это прошлой ночью с оленем.

— Эй, ты что? — прохрипел бригадир.

Однако упырь не стал гипнотизировать его и снимать болевые ощущения, так что сопротивление было слабым. Без погружения в мир ночи он решительно не представлял, что и как следует делать, однако тело, оказывается, что-то помнило, и он, хоть не без труда, сумел залечить рану. Только после этого Персефоний внушил уже серому, исходящему холодным потом бригадиру отсутствие боли.

— Спасибо, сынок… Вовремя ты меня оттуда вытащил.

— Вовремя заряд в посохе кончился, — сухо ответил упырь, осматривая свою новенькую сорочку — не запятнал ли кровью.

— Думаешь? А по-моему, им лишняя встряска бы не помешала! Ладно, шут с ними. Не хватало еще из-за идиотов переживать. Эх, будь оно неладно, что же к тебе это проклятое соглашение не идет? — Он попытался улыбнуться, но, должно быть, тоже вспомнил о лице Скоруши со струйкой крови из угла рта, а это воспоминание определенно не располагало к веселью. — Да чтоб им… Нет, ну ты видел этих?.. Как хотите, а что-то шибко уж весело стало в наших краях, господа!

В тот самый день и час, когда Хмурий Несмеянович выводил повозку из ложбины и направлял ее в Ссору-Мировую, о нем вспомнил Эргоном.

Бывший наемник, ныне депутат Малой Рады графства Кохлунд, член Комитета по бюджетному планированию и до кучи один из доверенных советников господина Дайтютюна, который был первым и главным помощником самого господина Перебегайло, сидел за Т-образным столом и бледнел от ярости.

За широкой частью стола под аллегорическим изображением Незалежности,[1]служившей Кохлунду новым гербом, расположился, широко расставив локти, господин Дайтютюн, а перед ним в два ряда сидели подчиненные. Один из них, рябой и с косым шрамом, надувшись от важности, порол чушь, которая так бесила Эргонома.

Тема чуши звучала как «Реформация вооруженных сил Кохлунда», но выдержана не была совершенно, так что основное содержание чуши составлял феерический прожект военного парада, которым должны были прошествовать упомянутые силы в лице бригад герильясов в парадной форме по Гульбинке — центральной и красивейшей улице Лионеберге.

Дайтютюн слушал чушь без одобрения, но и не возражал пока: из поступивших на данный момент предложений это было единственное выполнимое. Большая часть присутствующих слушала благосклонно, если кого-то что-то и раздражало, так только то, что не он был автором мероприятия, сулившего много шума и блеску и требовавшего солидного бюджета.

С наибольшим удовольствием Эргоном просто прибил бы рябого мерзавца. Сам-то он пришел на заседание с целым пакетом предложений, целью которых было не разово освоить крупную сумму, а обеспечить дальнейшие денежные поступления. Его план был разветвленным и тщательно продуманным. Одна беда: он резко противоречил чаяниям собравшихся.

Все зависело от того, сумеет ли Эргоном отстоять свою точку зрения. Если Дайтютюн поверит ему, остальные смирятся и будут делать то, что им прикажут. Но достанет ли Дайтютюну ума и смелости? До сих пор Эргоном знал его как человека сметливого и вполне решительного, но слишком уж крепко засело в кохлундском обществе отношение к герильясам как к героям войны…

И вот тут Эргоном вспомнил о Тучко, и его осенило. Пока рябой со шрамом расписывал детали парадной формы, которую еще предстояло пошить для вооруженных сил, он выдернул из своей папки первый попавшийся лист бумаги и на оборотной стороне по памяти набросал десяток строк. После чего поднялся, не замечая недоуменных взглядов, подошел к Дайтютюну и сказал:

— Прошу прощения за нарушение регламента, но… — Он наклонился и прошептал на ухо председателю: — Этот идиот вас погубит.

Рябой со шрамом сбился. По обеим сторонам стола пробежал возмущенный ропот. Дайтютюн сделал властный жест, пресекая пересуды, и пробежал глазами по листку. Руки его чуть заметно дрогнули: еще не разобравшись, что означают предъявленные ему цифры, он уже почувствовал их важность и весомость.

— В заседании комитета объявляется технический перерыв! — объявил он. — Отдохните, господа. Жду вас через полчаса. А вас, господин Эргоном, я попрошу… составить мне компанию.

Недовольные депутаты вышли. Дайтютюн показал жестом, чтобы Эргоном запер дверь изнутри, а сам выложил на стол и активировал амулет, предохраняющий от прослушивания.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что он меня погубит?

— Нам нужна армия, верно? — охотно пояснил Эргоном. — А кто такие герильясы?

— Герои войны. А кроме того, они — все, что у нас есть.

Эргоном возликовал про себя: этой фразой Дайтютюн ясно высказал свое вполне трезвое отношение к вооруженным силам графства.

— Во-первых, войну они продули, а во-вторых, и не могли выиграть, потому что они — не армия. Это даже в народе хорошо понимают, несмотря на всю рекламу. А главное — это отлично знают зарубежные инвесторы нашего суверенитета. Что они решат, увидев на Гульбинке эти ватаги в парадной форме? Уж конечно, не увеличат инвестиции. А кто окажется виноват в прекращении денежного потока? Этот, рябой? Нет — вы.

— Что ты можешь предложить взамен?

— Две вещи. Во-первых: армию, в которую поверят инвесторы, должны составлять фанатики. Молодежь с горящими глазами.

— Такая армия обречена, — возразил Дайтютюн.

— Конечно, — не стал отрицать Эргоном. — Давайте по совести: одному графству целую империю не одолеть, инвесторы это отлично понимают. И нужна им не победа Кохлунда, а накручинская война как таковая. Гражданская война в пределах империи. И потому на Гульбинке они не ждут армию, способную победить. Они хотят увидеть армию, которая просто пойдет в бой. Герильясы по второму разу соваться в пекло не захотят, а вот армия фанатиков пойдет куда угодно. Только это и имеет значение для господ инвесторов. Моя армия — здесь, — добавил он, кладя перед Дайтютюном пухлую папку. — Все, что нужно: пропаганда, методы мониторинга, порядок призыва.

— Предположим, — кивнул Дайтютюн, щурясь на папку. — Но почему ты думаешь, что герильясы не пойдут в бой?

— Вот почему, — указал Эргоном на свой наскоро составленный список.

— Поясни.

Вместо ответа Эргоном ткнул пальцем в последнюю строчку. Там было сказано: «Это — список достоверно известных кладов, заложенных некоторыми бригадирами, и приблизительная оценка их стоимости».

Внимательно прочитав список, Дайтютюн воскликнул: