НПО могли похвастаться отличной подготовкой. От порта нас повели вверх по небольшому холму – в центр регистрации для новоприбывших, расположенный в огромном шатре. Повсюду были беженцы, солдаты и полицейские в синих зеркальных очках. Я заметил людей из Сирии, Афганистана, других арабских стран или из Африки. Мужчины с бесстрастными лицами, одетые в форму, разбили нас по группам: женщины-одиночки, дети без сопровождения, мужчины-одиночки с паспортами, мужчины-одиночки без паспортов, семьи. К счастью, мы втроем остались вместе. Нам показали на длинную очередь, коих здесь было много, и выдали булочки с сыром. Люди нервничали, ожидая регистрации. Они хотели поскорее получить документы, дающие право на существование в глазах Европейского союза. А те, чья национальность не подойдет, останутся без документов, но с билетом в обратную сторону.

После многочасового стояния в очереди мы дошли до начала. Мухаммед уснул на скамье в дальней стороне шатра, а мы с Афрой сели перед мужчиной, который пролистывал на столе записи. Афра все еще держала в руке булочку. Мужчина посмотрел на мою жену и откинулся на стуле, выпятив живот, на который хоть тарелку ставь. В шатре было холодно, но у мужчины на лбу выступил пот, а под глазами пролегли широченные тени.

Он опустил солнечные очки с головы на нос.

– Откуда вы? – спросил офицер.

– Из Сирии, – ответил я.

– У вас есть паспорта?

– Да.

Я достал из рюкзака все три паспорта и, открыв их, положил на стол. Мужчина поднял очки, внимательно изучая документы.

– Из какой части Сирии?

– Алеппо.

– Это ваш сын? – Он указал на фотографию Сами.

– Да.

– Сколько ему лет?

– Семь.

– Где он?

– Спит на скамье. Он очень устал после долгой дороги.

Мужчина кивнул и встал, а я на секунду подумал, что он решит сверить лицо Мухаммеда с фотографией. Однако офицер проследовал через шатер к стоящим в рядок принтерам, потом вернулся, источая запах сигарет, вздохнул и снял у нас отпечатки пальцев. Так мы превратились в поддающиеся проверке печатные единицы.

– Вам нужны отпечатки Сами? – спросил я.

– Нет, если ему нет десяти. Могу я посмотреть ваш телефон?

Я достал из сумки мобильник. Батарея разрядилась.

– Какой у вас ПИН-код? – спросил мужчина.

Получив его, мужчина вновь ушел.

– Почему ты сказал ему, что у нас есть сын? – спросила Афра.

– Так проще. Они не станут задавать много вопросов.

Афра ничего не ответила, но, видя, как она впивается в запястье ногтями, оставляя там красные отметины, я понял, что жена нервничает. После долгого отсутствия мужчина вернулся, еле дыша и источая еще более сильный запах сигарет и кофе.

– Чем вы занимались в Сирии? – спросил он, опускаясь на стул.

Его живот навис над ремнем.

– Я был пчеловодом.

– А вы, миссис Ибрагим? – Он посмотрел на Афру.

– Я была художницей, – сказала она.

– Картины на телефоне – ваши?

Афра кивнула.

Мужчина снова откинулся на стуле. Сквозь очки я не мог понять, на что именно он смотрит, но казалось, он пялится на Афру: в обеих линзах я видел ее отражение. Кругом стоял шум и гам, но нас будто окутала тишина.

– Ваши картины особенные, – сказал мужчина.

Он подался вперед, вдавливая огромный живот в стол и чуть сдвигая его.

– Что с ней случилось? – спросил он у меня.

В его голосе я уловил любопытство. Мне вдруг представилось, как он коллекционирует трагические истории – жизненные рассказы о потерях и разрушениях. Его очки нацелились на меня.

– Взрыв бомбы, – сказал я.

Очки снова переключились на Афру.

– Куда вы собираетесь попасть?

– В Великобританию, – сказала она.

– Ха!

– У нас там друзья, – проговорил я, стараясь не обращать внимания на его насмешку.

– Большинство смотрят на ситуацию более реалистично, – сказал мужчина.

Он вернул паспорта и телефон и объяснил, что придется подождать на острове, пока власти не дадут разрешения уехать в Афины.

С двумя или тремя другими семьями нас перевели в закрытый лагерь неподалеку от порта. Мухаммед держал меня за руку, спрашивая, куда мы идем.

Мы оказались на территории, обнесенной колючей проволокой. Перед нами стояла мрачного вида деревенька с безупречными бетонными дорожками, заборами из рабицы и белым щебнем. Рядами выстроились квадратные коробки, где до получения документов жили люди. Целая империя идентификации личности.

Воде следовало уходить сквозь щебень, но земля промокла: наверное, ранее прошел дождь. В проходах между домиками висели на веревках вещи, а у входа в каждый стояла газовая плитка, где люди сушили ботинки, носки и шапки. Позади домиков, за морем, виднелись очертания Турции, а на другой стороне темнели холмы острова.

Стоя там с Афрой, Мухаммедом и другими семьями, я чувствовал себя потерянным, словно меня выбросило в темное холодное море и не за что было ухватиться. Я наконец-то оказался в безопасности, но небо вдруг стало слишком большим, в сумерках таилась незнакомая темнота.

Я уставился на оранжевое сияние газовых плиток, ощущая под ногами твердый щебень. Рядом кто-то закричал на незнакомом языке, потом раздался вопль отчаяния, вспугнувший птиц, которые взлетели в огненное небо.

Каждый домик был разделен перегородками, сделанными из одеял и простыней, чтобы создать уединенное пространство для большего количества семей. Нам выделили уголок и сказали, что еду можно найти в старом приюте рядом с центром регистрации, а ворота закрываются в девять вечера, так что, если мы хотели подкрепиться, следовало поторопиться. Мухаммед переминался с ноги на ногу, будто все еще стоял в лодке, а когда ему выдалась возможность, он прилег. Я накрыл мальчика одеялом.

– Дядя Нури, – сказал Мухаммед, слегка приоткрыв глаза, – можно мне завтра съесть шоколада?

– Если я смогу его найти.

– Только нужен такой, который можно намазать на хлеб.

– Попытаюсь что-нибудь для тебя достать.

Наступил вечер, похолодало. Мы с Афрой тоже легли, и я положил руку ей на грудь, ощущая биение сердца и ритм ее дыхания.

– Нури… – шепнула она, пока мы так лежали.

– Да?

– Ты в порядке?

– А что?

– Мне кажется, с тобой что-то не так.

Афра была так близко, что я чувствовал, как она напряжена.

– Разве кто-то из нас может быть в полном порядке? – сказал я.

– Просто… – Она запнулась.

– Что такое?

Афра вздохнула:

– Просто мальчик…

– Мы все очень устали, – сказал я. – Давай-ка спать, поговорим завтра.

Жена снова вздохнула и закрыла глаза.

Афра быстро уснула, а я пытался подстроиться под ритм ее дыхания – медленного, спокойного. У меня было одно желание – запереть мысли на замок. Жена говорила со мной столь мрачным тоном, будто знала что-то, чего не знал я. Это не давало мне уснуть. От недоговоренности разверзлась пропасть, откуда явились образы и