стороне — Кладдах. Место отмечает Пирс Ниммо. Перед тобой лежит Голуэйская бухта, почти различимы Аранские острова. Если когда-нибудь повезет или всерьез разбогатею, туда и соберусь — хотя бы устроить базу. Крики чаек, запах океана, дышится большими глотками и хочется вознести молитву благодарности. Для артистов должно быть обязательным жить там — оазис души. А уж если день солнечный, то, Пресвятый Господи, ты словно избран.

И день был очень солнечный.

Здание оказалось сплошь стеклом и светом, так и колыхалось, словно мираж.

Девушка на стойке — молодая, красивая, — чирикнула:

— Доброе утро.

— Еще какое. Я Джек Тейлор, к мистеру Клэру.

Ее явно обрадовала моя цель, она сказала:

— Присаживайтесь, сэр, я ему позвоню. Не хотите ли чаю, кофе?

— Эм-м, нет, не надо.

Через пять минут меня провели в кабинет Клэра. Декор дзенский — никаких наворотов, все по-спартански. Очередная скульптура Джона Биэна — бронзовый бык. Меня он заворожил. Так и хотелось сказать: у моего стряпчего похожая штуковина.

Обычно я не разбираюсь, красив мужчина или нет — мужики это считывать не умеют.

Теперь разобрался.

Он был великолепен и сам это знал. Копия Майкла Лэндона из «Маленького домика в прерии». Который еще снимался в том тошнотворном сериале про ангела, как «Уолтоны», но с крыльями. Майкл Клэр был высоким, загорелым, в нешуточно дорогом костюме. Должно быть, уже пятьдесят, но на вид больше сорока не дашь.

Вот гад.

Он протянул руку:

— Нравится бык Биэна? Опишите одним словом.

— Эм-м, смелый?

Ему понравилось, он улыбнулся, не опуская руки, спросил:

— Мистер Тейлор, секретарша может вам что-нибудь принести?

Я взял его руку — и он чуть не раздавил мне пальцы. Привычка мачо, борьба за превосходство.

— Нет, спасибо, она уже предлагала, и, пожалуйста, зовите меня Джек, — сказал я.

Он был рад, по крайней мере с виду, освободил мою искалеченную руку, зашел за тяжелый стол, сел, улыбнулся, снова взглянул на быка:

— «Смелый» — интересное описание этого произведения, но ты здесь не для того, чтобы обсуждать искусство… Итак, Джек, — я в таком случае Майкл. Чем могу помочь?

С чего бы он так любезен? Должен же понимать, что я расследую убийство священника, а значит, он подозреваемый. Его акцент не был откровенно британским, но где-то в том районе. У ирландцев есть ворчливое название «отполированный».

— Я говорил о смерти отца Джойса с Томом Ридом, — сказал я.

Он качал головой с обреченным лицом, сказал:

— Бедняга Том, жаль его.

— Да? Почему?

Майкл улыбнулся — прекрасные зубы, белые, ровные, блестящие. У меня тоже прекрасные зубы, но не свои.

— Брось, Джек, этот человек — тяжелый случай, — сказал он.

Я удивился, выдал это, сказал:

— Мне показалось, он вполне держит себя в руках.

Майкл терпеливо улыбнулся — мое любимое выражение, сразу завожусь, — сказал:

— Как легко тебя задурить.

Задурить? Меня-то?

Не успел я ответить, завизжал мой телефон. Я скривился, как когда чуешь лошадиный навоз, пробормотал:

— Надо было выключить.

Он пожал плечами.

— Ответь, а я пока организую нам кофе.

Он вышел из офиса, и я сказал:

— Да?

— Джек, это Коди. Не бросай.

— Что тебе надо?

Я ответил с гранитом в голосе. Он заметил, выпалил:

— Я его нашел.

Возбужденно, ликующе, радостно. Я спросил:

— Кого нашел?

— Сталкера. Я его нашел.

Я был изумлен, но признался ли в этом?

Не-а.

Сказал:

— Ну и что, теперь все из тебя тисками вытягивать?

Его радость поостыла.

— Прости, я… эм-м… Его зовут Сэм Уайт, живет на Сент-Патрик-авеню…

Помолчал, подождал. Я рявкнул:

— Возраст, род занятий?

— А, да, двадцать восемь, безработный… и живет один.

— Уверен, что это он?

— На сто процентов.

— Ладно, сегодня вечером встречаемся в пабе «У Ричардсона» в семь. Сможешь найти?

Я слышал его обиду.

— Да, да, смогу, — сказал он.

Я сбросил звонок.

Жесткий до конца.

Майкл Клэр вернулся с двумя дымящимися чашками, вручил одну мне, сказал:

— Решил, ты не из тех, кому нужны блюдца.

Понимай как хочешь. Алкоголики страшатся блюдец, ложек — всего, что выдает дрожь в руках. Сами посмотрите, как ложка выделывает джигу, а блюдце — полное фанданго. Или он принял меня за невежду, непривычного к этикету? Или, блин, может, так действительно проще.

Он улыбнулся, словно читал мои мысли, спросил:

— Молоко, сливки, сахар?

— Черный — отлично.

Так и было.

Я попытался вернуться к теме, спросил:

— Ты говорил, Том не совсем… в себе?

Он разглаживал морщинку на брюках, сказал:

— А ты не отступаешь, да? Как говорится, сразу к делу? Я занятой человек, да и у тебя… — он показал на телефон, — …активная жизнь. Давай не будем ходить вокруг да около. Просто спрашивай.

И я спросил:

— Ты имеешь какое-то отношение к… к… кончине… отца Джойса?

Он словно распробовал слово «кончина», покатал в мыслях. Такой вопрос должен бы разжечь

Гнев

Возмущение.

По самой меньшей мере — желание выставить за порог.

Но он откинулся на спинку кресла, помассировал затылок, уставился в потолок. В помещении что-то возникло. Я не настолько вычурный, чтобы назвать это холодком, но температура точно упала. Он спросил:

— Никогда не занимался йогой, Джек?

Мое имя в его устах звучало как ругательство, а дружеский, почти шутливый тон пугал, застал меня врасплох. Я запнулся, потом:

— Нет, не хватает терпения.

Тогда он быстро распрямился — одним текучим движением, — сказал:

— А стоит. Ты очень напряженный — можно сказать, накрученный.

Как на такое ответить? Я не знал. Он окинул меня взглядом, сказал:

— Ответ на твой вопрос — да.

Дело раскрыто.

Если бы было так просто. Да, будто мне повезет. Послужишь в полиции — запомнишь правило: человек признается сходу — ловить нечего. После резонансного убийства копов заваливают признаниями. А я уже нутром понял, что Клэру нравится трахать мне мозг. По лицу видно. Кроме того, когда признаются легко, часто прикрывают настоящего преступника. Мать признается, чтобы спасти сына; ну или отец.

Перевод: легкое признание равно бред собачий.

Можно сворачиваться, звать полицию.

Он поднялся — сплошь деловая эффективность — спросил:

— Что-нибудь еще?

Я встал озадаченный и растерянный, выдавил:

— Так ты признаешься?

Он поднес палец к губам, произнес:

— Ш-ш… ш-ш…

Потом всмотрелся в меня, словно изучал некий образчик, причем не самый интересный, и сказал:

— Реалполитик.

Причем даже с немецкой гортанностью. Когда я уставился на него пустым взглядом, он добавил:

— Возможно, тебе ближе выражение «самый сок» в том смысле, как его употребляют американцы. Позволь кратко обрисовать, как все устроено, мальчик мой.

От снисходительности в «мальчике моем» я закипел, гнев нарастал градус за градусом. Он продолжал: