Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что?
Однажды, в тринадцать лет, я уже задавала ей этот вопрос, но тогда она сделала вид, что не расслышала.
Мама крепко сжимает руль.
— А тебе зачем?
— Не знаю, — отвечаю я, и это правда.
— Он не пишет тебе никаких писем, — говорит она. — Нет никаких имейлов, которые я удаляю, или сообщений, которые я тебе не показываю. Он вспоминает о тебе только в тех случаях, когда я звоню ему и умоляю заплатить алименты, которых мы ждем годами, и это я тоже от тебя не скрываю. Больше мне рассказать нечего, Кара. — Она начинает злиться.
— Мне просто интересно, мам, — говорю я.
— Без всякой причины?
Я плотно сжимаю губы.
— Не слышу ответа.
— Ну, мне интересно, как вы встретились, это ведь мои истоки, вот и все.
— Истоки?
— Да, — отвечаю я. — А разве нет?
Мама молчит.
— Он нравился моей подруге, — произносит она спустя некоторое время. — Она просила сказать ему об этом, а он заявил, что ему больше нравлюсь я. Надо было мне уже тогда сообразить.
— И что потом?
Она пожимает плечами:
— Мы встречались.
Я жду, но она молчит.
— И все?
— Ну да.
— Но как же…
— Ты спросила меня, как мы познакомились, и я ответила. Разговор окончен. Если тебе так приспичило, позвони ему, путь сам расскажет.
Она знает, что я не буду звонить отцу. Не стану осыпать его упреками или требовать объяснений. У меня нет особой ненависти к нему, как у мамы, и в этом она часто видит предательство с моей стороны.
— Мне просто интересно, — повторяю я.
— Ну ладно. — Мама включает поворотник и перемещается на соседнюю полосу. — Любопытство не порок.
У бойфренда красивый дом. Сам он вежливо проводит для меня экскурсию, показывая гостиную со старинным камином и кухню с гранитными столешницами. Такой дом понравился бы моей маме. Висящие на стене вдоль лестницы семейные фотографии в рамках сопровождают нас на второй этаж, и там бойфренд приглашает меня в свою комнату, где царит некоторый беспорядок, но не полный хаос. Пустая корзина для белья. Кучка одежды на вращающемся стуле. Кедровый стол и прозрачный синий аймак. На комоде телевизор, соединенный с переносным дивиди-плеером и игровой приставкой.
Мне понадобился месяц, чтобы добраться сюда, чтобы возникло желание посмотреть, как он живет.
Мы садимся на его кровать, собираясь смотреть «Гарри Поттера и Тайную комнату», но его рот накрывает мой еще до того, как появляется летающий «форд-англия». Бойфренд не скрывает своих намерений и опрокидывает меня на кровать, задирая на мне майку. Я ощущаю прикосновения его умелых рук у себя на спине, на талии, на груди, что теоретически должно меня возбуждать. Влажные поцелуи на шее напоминают мне о первом опыте в таких делах и о моем первом парне. Терренс Питерс, вот как его звали. Тогда я тоже ничего не чувствовала. Может, радости секса мне вообще не доступны? Я по-прежнему смотрю в экран телевизора, где дядя Вернон падает в розовые кусты во время побега Гарри.
Бойфренд шепчет мне на ухо:
— У меня есть презервативы.
— Хорошо.
Я не волнуюсь. И не боюсь. Я просто хочу понять. Хочу понять, смогу ли я что-нибудь почувствовать, сумеет ли он раскрыть мне глаза, разбудить меня. Он говорил, что стремится узнать меня; возможно, он имел в виду, что я никогда не отдаюсь ему целиком, без остатка. Он снова целует меня, и я заставляю себя отвечать, обвиваю его руками и прижимаю к себе.
Когда все заканчивается, я все еще смотрю на экран. Гарри не удается совладать с летучим порохом, и он оказывается в Лютном переулке. Бойфренд лежит на животе, зарывшись лицом в подушку и обнимая меня за талию.
— Как ты, прелесть? — Он поворачивает ко мне голову. — Как ты себя чувствуешь?
Прежней и безразличной. Не знаю, хорошо это или плохо, поэтому продолжаю смотреть фильм.
— Нормально, — говорю я. — Я чувствую себя нормально.
Вопрос веры
Мы сидели в раскаленной машине больше часа, пока бабушка вместе с другими прихожанами не выплыла из баптистской церкви. Позади нее, словно на невидимом поводке, плелся дедушка. Лениво болтая руками, он пытался поспеть за резвой супругой, семенящей через церковную парковку к тротуару.
Мы стояли на платной парковке через дорогу. Я разбудила маму, подтолкнув ее локтем, опустила ноги с приборной панели и сунула их в сандалии. Мама вернула спинку кресла в обычное положение и распустила растрепавшийся хвостик. Зажав волосы в кулаке, она вытерла лоб, но от пота выпрямленные пряди уже начали курчавиться, и ей удалось только кое-как собрать их в пушистый узел. Я выглянула в окно. Через каждые два шага бабушка останавливалась, хватая за руки очередных «братьев» и «сестер», и я не сомневалась, что при этом она приговаривает: «Благослови вас Бог». Дедушка держался, как всегда, позади; его натянутая улыбка не столько препятствовала ее общению, сколько поощряла к нему. Мужчины в коричневых костюмах и женщины в кричащих фиолетовых, голубых или красных платьях толклись с Библиями в руках вокруг них, как
голодные чайки. Дедушка, молчаливый и отстраненный, выделялся из общей стаи, а потому, естественно, привлекал надоедливое внимание прихожан.
Они с бабушкой пошли по улице к нам, и через окно с опущенным стеклом я слышала бабушкин голос, разрезающий воздух, как петарда:
— Надо же так меня опозорить! Даже костюм не удосужился надеть! Даже с людьми поговорить не пожелал, даже…
— Помолчи, женщина! Я встал ни свет ни заря, я побрился и пошел в церковь. На большее не рассчитывай.
— Это что же, Бог не достоин большего, а? Неужели нельзя вести себя прилично хоть пять минут? Неужели нельзя…
— Зачем ты столько болтаешь? Ноет и ноет, пилит и пилит. Хоть бы уж сдохнуть скорее, лишь бы не слышать твоей поганой трескотни.
— Ты ужасный человек, Джордж Дэвис. За какие грехи Бог послал мне такого омерзительного мужчину? Да я…
Мы с мамой подняли стекла и включили кондиционер. Когда бабушка с дедушкой пересекли парковку, мы уже накрасили губы — я блеском, мама помадой, — набросили на заднее сиденье полотенце, чтобы прикрыть пятна пролитого кофе, и переключили радио с хип-хоп-канала на новости. Это была единственная станция, которая подходила для праведных ушей бабушки, но не вынуждала нас с мамой биться лбом о