— В последние годы клубная жизнь в Гетеборге стала бить ключом. Новые точки возникают то тут, то там — не уследишь. И это не обычные рестораны.

— Подпольные клубы?

— По сути — да, хотя открываются они, как правило, легально. — Болгер посмотрел на Бергенхема и продолжил: — Похоже, что игра стоит свеч.

— В каком смысле?

— Можно сначала открыть клуб, а разрешение получить через неделю. А через две его закрыть и начать заново в другом месте. Но это вы все сами знаете.

— Кто-то знает.

— Но ты не за этим пришел?

— Я благодарен за любую информацию.

— О ситуации в трясине порнографии?

— В том числе.

— Интересно, какие версии у Эрика? — поинтересовался Болгер у своего стакана, который он держал на весу.

Бергенхем отпил сок.

— В последнее время все так изменилось, — не дождавшись ответа, продолжил Болгер. — По сравнению с тем, когда я был при делах.

— Как?

— Как изменилось? Теперь простые сиськи и задницы никого не волнуют.

— Надо пожестче?

Болгер ухмыльнулся, в полумраке мелькнули белые зубы. В этом конце зала окон не было.

— Супержестко, я бы сказал. Судя по тому немногому, что я видел, сейчас тащатся не от того, что входит в дырки, а от того, что из них выходит. Еще лучше, если и то и другое происходит одновременно.

Он налил себе еще пива и подождал, пока пена осядет.

— Я вовремя оттуда свалил.

— Там тоже есть нелегальные точки?

— В порно? Смотря как считать.

— Что ты имеешь в виду?

— Все видят некий фасад: газеты, фильмы, книжечки, причиндалы разные, комнатки для онанистов, кинозалы.

— Стриптизеры.

— Да, только их называют танцорами.

— И что дальше?

— Что?

— Ты сказал, это только фасад.

— А за фасадом я сам не видел, хотя наслышан. В некоторых из этих мест могут организовать для «своих» более экстремальные развлечения. Специальный выпуск газеты, шоу под заказ.

— И фильмы?

— Да, и фильмы, где актеры не просто трахаются.

— Не просто трахаются?

— Не спрашивай меня, что они еще делают, но поверь, что ничего хорошего.

— И часто такое происходит?

— Не часто, но, кстати, говорят, что есть места, где этим занимаются вообще без всякого фасада.

— Где конкретно?

Болгер развел руками.

— Можешь разузнать?

— Попробую. Но это не быстро. Тут надо очень осторожно.

— А кто их клиенты?

— Откуда я знаю?

— А как ты думаешь? Как их отличить от тех, кто ходит к тебе или в обычные порноклубы?

Болгер задумался. Сумерки сгустились, и он надел очки в тонкой металлической оправе. В очках у него совсем другой вид, подумал Бергенхем.

— Я думаю, что разница небольшая. Я думаю, что чем больше пробуешь, тем больше хочется. Это как начать с травки и закончить героином.

— Аппетит приходит во время еды.

— Всегда найдутся те, кому что ни дай, хотят больше. Еще и еще. Пределов у них нет. Такая натура. Есть и другая категория — те, кого возбуждает боль. Они получают удовольствие, только если их душат или отрезают пальцы. Они на все готовы. Кто знает, что им еще придет в голову?

— Где их можно найти?

— Тех, кто отрезает пальцы?

— Вообще этих больных. Когда они не в клубе или отеле.

— Где угодно. В правлении крупной известной компании. Или в администрации округа. Там полно больных. В отделе выдачи лицензий предприятиям общественного питания.

— Да, приятного мало, — сказал Бергенхем, поднимаясь.

— Я имею в виду, что тебе надо быть очень осторожным.

Бергенхем помахал ему с порога и вышел на свет. Поднялся сильный ветер, шевелил волосы и даже воротник. Где-то сзади раздался звон разбитого стекла.

Торговцы овощами на противоположных сторонах улицы кричали друг другу такие гадости, что Стив Макдональд пригнул голову, чтобы слова не попали в него. Дело было в Сохо, на углу Бервик-стрит и Петер-стрит. «Только посмотрите, во что они превратили наши фруктовые рынки с вековыми традициями, — думал он. — Еще во времена моей юности было гораздо приятнее, пока не закрыли „Ковент-Гарден“ и в центре еще кипела жизнь. А теперь все не так, полупьяные парни скользят на разбросанных банановых шкурках, пара жалких ларьков для любопытствующих туристов, и в два раза больше наркоманов. Теперь тут уже не пульсирует ритм, Сохо еле ползает, а эта пустынная площадь — самое приятное место в округе».

Начал моросить дождик. Макдональд поднял воротник плаща, переступил через раздавленный помидор и свернул в Уолкерс-Корт, переулок столь заплеванный, что его даже не включили в последнее издание справочника «Весь Лондон». Может, это нарочно: нечего его показывать бодрым скандинавам да итальянцам, толпами прибывающим в Хитроу и Гатвик.

«Да, порнография Уолкерс-Корта — это не шелковые простыни и здоровяки „Плейбоя“, демонстрирующие свои красивые органы, — думал Макдональд, шарахаясь от очередного зазывалы у кинотеатрика. — Это потные героинщики на грязных матрасах, бюджетный секс для бедных, книжки-журналы-видео для тех, кто приходит, чтобы увидеть самого себя в другом мире. Это они покупают изощренные пластиковые штучки в секс-шопах, собачьи поводки и удавки. Мы живем в свободной стране, у всех есть право на свои частные развлечения. Кто-то покуривает дома в одиночестве, а кто-то испражняется в лицо незнакомцу».

Он миновал книжный магазин, выделяющийся, как белая ворона. В витрине рекламировали новинки для образованного среднего класса: Найпол, Джонатан Рабан, новая биография Брюса Чатвина.

Макдональд знал, что и с магазином, и с хозяином не все так просто. На верхних этажах, светлых и прохладных, стояли полки с романами, поэзией, путеводителями, кулинарными книгами. Для центрального Лондона тут было необычно мало покупателей. В подвале, куда вела лесенка за ширмой, предлагали совсем другие книги. Там были журналы, мужественно противостоящие молодежной культуре, вроде «За сорок» или «За пятьдесят» с фотографиями женщин среднего возраста. И тут всегда толпился народ — только мужчины, подумал Макдональд, натолкнувшись на своего ровесника, выходящего с покупками в темном пластиковом пакете.

Макдональд собирался прочитать побольше книг из верхних залов, когда выйдет на пенсию. Сейчас ему тридцать семь, работать начал в двадцать три. Осталось всего одиннадцать лет. Потом он сможет быть частным детективом и искать пропавших подростков в Лидсе. Или следить за порядком в «Харродс-баре» на Бромптон-роуд. Или устраивать праздники для своих детей и внуков дома в Кенте. «Они будут дергать меня за длинные волосы, как за конский хвост», — думал он, пока переходил через дорогу. На Руперт-стрит он кивнул мрачному мужику в черной кожанке и завернул в дверь под вывеской «Пип-шоу».