– Давай ещё погуляем? – предложила сестра. – Пока не стемнело.

Стоял спокойный летний вечер, небо было ясным, лишь с одной стороны, как фингал, торчала фиолетовая туча.

– Дождя не будет, – искушала сестра, – я видела прогноз.

Но я на всякий случай взяла с собой зонт. Я всегда беру с собой зонт – это проверенное годами верное средство борьбы с дождём: если я его беру, дождя не бывает. Но если зонт остался дома, будут и ливень, и град.

Улицы, ведущие вниз с Троицкого мыса, где стоит кремль, называются взвозы – по- моему, это очень удачное, многое объясняющее слово. Мы въехали в Тобольск по Никольскому взвозу, а теперь спускались по Прямскому (и название тоже – удачное). Прямской взвоз – деревянная лестница, ведущая с холма, где стоит кремль, в нижнюю часть города. Сестра остановилась, чтобы сфотографировать эту лестницу, а я фотографировала сестру со спины и вспоминала, как в детстве она однажды взяла меня с собой в кино и попросила подержать её сумку в туалете. Мне было лет семь, наверное, а сестре, соответственно, восемнадцать. И, пока она была в кабинке, я уронила её сумку на пол. Как мне попало! Лучше не вспоминать. Потом, уже когда фильм начался («Мария, Мирабела»?), она молча да- ла мне пакетик с домашним печеньем – «орешками» со сгущённым молоком, и я давилась ими пополам со слезами.

В раннем детстве я боготворила сестру. Она жила не с нами, но часто приходила к нам на Посадскую, и я по малолетству не понимала, откуда она берётся и куда исчезает. Каким-то образом появление сестры было связано со входной дверью в квартиру, поэтому я вставала перед дверью и дудела в замочную скважину:

– Юля! Юля!

Мне казалось, она меня услышит. И, в общем, я была права – в конце концов сестра всегда появлялась.

Ещё не стемнело, был тот час, который французы зовут «entre chien et loup» – между собакой и волком. Собака медленно превращалась в волка, когда мы вышли к берегу Иртыша. Набережной здесь не было – просто влажная земля. Справа темнели скалы, слева к воде гуськом шли сезонные таджикские рабочие. Негромко галдели, предвкушая купание. Разделись, оставив на берегу одежду, и зашли в воду.

– А вот слияние Иртыша и Тобола нам не увидеть, – задумчиво сказала сестра, наблюдая за купанием гастарбайтеров, которые плескались в речных волнах не хуже русалок. – Это надо ехать куда-то далеко.

Собака, по всей видимости, передумала превращаться в волка – было всё ещё светло, только воздух стал чуточку прохладнее. Мы дошли до губернаторского дома, где сто лет назад томились в ссылке Романовы, а потом опять полезли в гору, чтобы увидеть памятник Ермаку на мысе Чукман. И вот где-то там, на полпути к этому памятнику, к нам весело выбежал пёс. Он не смог бы вызвать симпатии даже у самого страстного борца за права животных. Он, точно как этот тобольский вечер, застрял между волком и собакой: тело пёсье, грязное брюхо – в слипшихся сосульках, хвост кренделем, а морда – волчья, причём с улыбкой. А вот мне совершенно не улыбалось идти рядом с этим псом, но он почему-то решил составить нам компанию, и мы теперь уже втроём поднимались на мыс.

Пёс вёл себя в меру интеллигентно: на близком общении не настаивал, но присутствовал рядом неуклонно, причём сразу стало ясно, что он выбрал себе в хозяйки не сестру, а меня. И это была его ошибка – я за всю свою жизнь ни одной собаки не подобрала. А сестра вечно подкармливает бездомных псов, и в саду у неё живёт целое поголовье брошенок.

– Всё дело в запахе, – сказала сестра. – Наверное, ты ему кого-то напомнила.

Памятник Ермаку был поставлен в XIX веке, автор проекта – Александр Брюллов, родной брат Карла. Будущий Николай Второй, посетивший Тобольск в статусе наследника- цесаревича, осмотрел монумент и нашёл его недостаточно воинственным. После того как Николай уехал, тоболяки вкопали вокруг обелиска пушки и натянули меж ними цепи. Интересно, вспоминал ли те свои слова ссыльный царь, спустя многие годы запертый в тобольском доме губернатора?.. Им ведь даже в город выходить не дозволялось.

На другой стороне Никольского взвоза белели стены кремля. Волк наконец одолел собаку – над Тобольском взошла луна, такая ясная и чистая, что хотелось завыть. Пёс не отставал от нас ни на шаг – и чем ближе мы подходили к гостинице, тем чаще он обгонял нас и вилял своим жутким хвостом, пытаясь поймать мой взгляд.

– Он что, не понимает – я его не возьму? – сказала я сестре.

Сестра это хорошо понимала, и я тоже, а вот пёс – нет. Он весь был сплошная надежда в сосульках грязной шерсти.

– Вообще собак не люблю, – продолжала говорить я куда-то в воздух, – а у этого нет никаких шансов.

– Потому что нехорош собой?

– Потому что дома – кот!

– Успокойся, – сказала сестра. – Сейчас мы пойдём спать, а утром его уже не будет.

* * *

Машину оставили под окнами гостиницы, ночью я просыпалась, чтобы проверить – не случилась ли какая злополука. Выглядывала в окно, потом долго не могла уснуть, читала учебник французского (болгарский давно остался в прошлом) и только под утро наконец заснула так крепко, что сестре пришлось трясти меня за плечо.

Мы позавтракали, собрали сумки – и спустились вниз, чтобы выписаться из номера.

– Это не вас там собачка караулит? – вежливо спросил администратор, сдававший ночное дежурство. – Я вчера курить выходил, а она всё сидит и сидит.

– Он, – сказала я. – Не она, а он.

– Как зовут? – спросил администратор, принимая ключи от комнаты.

Я смогла только сверкнуть глазами в ответ, но не уверена, что вышло убедительно.

Пёс приветствовал нас так бурно, что у меня внутри как будто что-то треснуло напополам. Я не борец за права животных, но мне было всё равно очень жаль эту псину – некрасивую, никому не нужную, по ошибке принявшую меня за ту гадину, которая её однажды бросила. И с которой у нас одинаковый запах.

Я села перед псом на корточки и сказала:

– Слушай, волчище, не ходи за нами больше. Давай расстанемся прямо сейчас.

Сестра хмыкнула. Пёс улыбнулся во всю свою волчью морду – и потрусил за нами, как будто получил благословение.

– Может, его хотя бы покормить?

– Тогда он вообще не отстанет. И не смотри так на меня, у нас и так проблемы с соседями. Считают, что я содержу псарню… Оставим корм, когда поедем, – на прощание.

Волчище кивнул, как будто согласился спредложенным вариантом.

Мы втроём осматривали кремль – когда надо было заходить в здание, Волчище ждал нас снаружи, а потом ликовал, виляя хвостом.

В историческую тюрьму с собаками не пускали – мы отсутствовали часа два, и у меня зародилась надежда, что Волчище за это время может встретить кого-то другого с тем же запахом. Но нет – на выходе из тюрьмы нас встретил тот же преданный оскал, тот же мохнатый хвост, которым пёс размахивал как саблей.