— Подтверди ему, что не боится! — попросил Джон, которому было важно показать Отто, насколько влиятелен его друг Уинстон.

— Мне об этом ничего не известно, — холодно ответил Уинстон и сосредоточенно уставился в свою тарелку.

— Как неизвестно? Ты же мне говорил, что эти… ну, которые потом приехали, после испытаний брали для исследований всяких птиц, зверей, мух! — напомнил Джон.

— Первый раз слышу. У тебя уже башка не варит от склероза, — напряженно сказал Уинстон и обернулся к Отто: — То, на что ты показываешь пальцем, не муха цеце. Она похожа на муху цеце не больше, чем ты на меня. Запомни на всю оставшуюся жизнь, муха цеце складывает крылья как ножницы.

Он поднял над столом нож и вилку и показал, как одно крыло заходит у мухи цеце на другое.

— Уинстон, — обиженно начал Джон, — но ты же сам говорил…

— Меньше слушай этого старого идиота, — грубо перебил Уинстон. — У него в голове кукурузная каша.

— Скажите, а как черные воюют с мухой цеце, у них ведь ни врачей, ни лекарств? — спросил Отто, сделав вид, что не обратил внимания на размолвку стариков.

— А бес их знает! Правда, я один раз видел своими глазами, как колдун вылечил сонную болезнь на самой последней стадии. Как врач, я не понимаю механизма, — признался Уинстон. — И еще, их дети мажутся от мухи цеце какой-то глиной.

— Мне многое кажется здесь странным, — замялся Отто — гостю неудобно было хаять страну хозяина. — Все эти призраки, духи… У меня и у самого уже начались галлюцинации. Истории про колдунов и рынок… детских органов.

Он глянул на Симону, но она уплетала за обе щеки, не проявляя интереса к теме.

— Не бойся, говори, она все знает, — кивнул Уинстон и спокойно добавил: — Недавно тут недалеко была история с девятилетним мальчиком. Ему отсекли все мужское под корень, теперь он инвалид.

— Но ведь это… такое невозможно в Европе! — Отто даже отложил нож и вилку.

— Для слепого все цвета одинаковы, — усмехнулся Уинстон. — Здесь режут детей неграмотные черные крестьяне, а просвещенные немцы просто придумали газовые камеры. А до этого у них в каждом музее лежали отрубленные руки воров, я был однажды в Германии.

— А ты что-нибудь слышал о готтентотской Венере? — включился Джон. — В начале девятнадцатого века из Кейптауна к вам обманом вывезли черную уродку. У нее была задница и… Симона, заткни ушки! И… то, что спереди, больше, чем у слонихи!

Джон вскочил и начал изображать описываемую героиню так, что Симона чуть не подавилась от смеха.

— В просвещенной Европе ее показывали за деньги на ярмарках и в цирке, несколько лет держали на Пиккадилли для бедноты и таскали в салоны аристократам. А когда насмотрелись, вышвырнули на помойку, где она сдохла от голода и болезней!

Отто покачал головой.

— Но не оставили в покое и дохлую! Хирург Наполеона распотрошил ее на части, как Уинстон крокодила, заспиртовал и выставил в парижском музее!

— Ужасно! — поморщился Отто. — Но со времен Наполеона прошло столько лет…

— Ничего не прошло! — победоносно рявкнул Джон. — Она до сих пор там выставлена! А ты считаешь, что у нас дикарский край света!

Отто начало подташнивать при первых тактах рассказа Джона, но под финал истории он понял, что уже не сможет доесть свою порцию с изысканной фарфоровой тарелки.

— Похоже, Симона серьезно повредила твой слух, — заметил Уинстон Джону. — Орешь, как крокодил перед дождем! Если будешь так орать, я не выдержу тебя два дня!

Телефон стоял на письменном столе. Чтобы поднять трубку, Отто пришлось вскочить с постели и пересечь номер.

— Я не отвлекаю? — раздраженно спросила Тиана вместо приветствия.

Интонация означала «ты пожизненно виноват передо мной». Но Отто умел держать удар даже спросонья и обезоруживающе вежливо ответил:

— Рад тебя слышать.

— Я звонила вчера поздно вечером…

И это на самом деле означало «я чувствую, что ты ночевал у женщины».

— Джон возил меня погостить на крокодилью ферму к своему старому другу, вернулись почти под утро. Масса впечатлений.

Повисла пауза.

— Я волновалась… — сказала Тиана, и это означало «ты должен меня предупреждать».

— Крокодилы сидели в загоне. Джон с другом разрешили мне только подразнить их. — И это означало «ты только один из моих гидов по вашей экзотической стране».

Снова повисла пауза.

— Мне приснился ужасный сон, хочу поехать после него к колдуну. Ты готов поехать со мной? — И это означало «не бросай меня, мне больше не на кого опереться».

— К колдуну? В Блантайр? — поморщился Отто.

Возвращение в Малави совершенно не входило в его планы, все дела были здесь, в Йоханнесбурге.

— К местному колдуну. Проджети дала адрес нового колдуна. Ты ведь хотел посмотреть, как это выглядит.

— Пожалуй. Когда надо ехать? — Отто посмотрел на стенные часы.

На них было восемь утра, очень хотелось спать.

— Завтра. Но можно и сегодня. Если выехать через час, успеем к нему как раз к вечеру.

Отто стоял нагишом, лицом к картине с кровавыми гладиолусами над кроватью, и думал, сколько бы он отдал за то, чтобы поспать еще хотя бы час.

— Хорошо, скоро буду у тебя, — обреченно ответил он.

— Ты даже не представляешь, как мне это важно…

Они тщательно играли в ту самую, хорошо известную каждому взрослому игру, в которой один хочет от отношений значительно больше, чем ему пообещали, и всеми способами ищет щелочки в жестко поставленной границе.

Ему нравилась Тиана, и он с удовольствием закрутил бы с ней веселый и страстный роман, но она была не готова к этому жанру. И, влюбившись, точнее, эмоционально повиснув на Отто, предлагала ему роль отца, врача, брата, мужа. То есть кого угодно, кто решал бы ее проблемы.

Тиана давно бы закатывала ему бурные сцены ревности, но Отто умел держать ее на правильной дистанции, сохраняя безупречно вежливую интонацию отношений.

Он положил трубку, зашел в ванную и встал под прохладный душ, чтобы окончательно проснуться и собраться с мыслями. А когда вышел оттуда в махровом халате, набрал телефонный номер Уго.

— Привет, ну и нажрались же мы с тобой в прошлый раз! — виновато начал он.

— Это ты нажрался, а я все помню, — буркнул Уго. — Так мы встречаемся сегодня?

— У меня проблемы. Подружка тащит к колдуну, — пожаловался он. — Перенесем на завтра.

— Ты за кого меня держишь? — перешел в наступление Уго. — Ты назвал меня вруном! А когда я готов показать тебе фотографии, сматываешься то к крокодилам, то к колдунам!