А кто же остается обделенным? Этнические меньшинства? Трудовые мигранты?

– В обществе много маргиналов. Известный всем институт хукоу (прописки по месту жительства) ввели в пятидесятые годы, чтобы беднота не затопила растущие города. Хукоу удерживает бедных людей в деревнях. При такой системе китайцы, родившиеся вне городов, не могут приобрести здесь собственность, а горожане по сию пору наслаждаются огромными, непропорциональными привилегиями. Правительство пытается это изменить, но дело движется медленно. Например, недавно были ослаблены законодательные запреты, и теперь дети трудовых мигрантов, проживших в Пекине пять лет, могут посещать городские школы.

Тема трудовых мигрантов буквально завораживала меня с первого визита в Китай.

– Китайские мигранты – безымянные герои экономического чуда. По большому счету, в Пекине есть два класса: мигранты и коренные пекинцы. Правительство пытается справиться с неравенством, но местные ревностно охраняют свои привилегии и высокий статус.

Я лично наблюдал некоторые проявления этих привилегий – например, в городских парках и общественных местах, где пекинцы, у которых есть прописка, разгуливают бесплатно, в то время как иностранцы, трудовые мигранты и просто приезжие из других городов должны платить.

– Я считаю себя одной из тех, кто может способствовать переброске культурного моста между Китаем и Западом.

Мы обсуждаем нашу работу и ответственность, которая на нас лежит.

– В 2008 году я очень активно выступала за то, чтобы Китай проводил Олимпийские игры.

Почему?

– Потому что Китаю было необходимо – и по-прежнему необходимо – взаимодействовать с Западом. Он слишком долго оставался в тени – или это подразумевалось. Сейчас здесь столько свободы! Клетка так велика, что большинство людей почти ее не замечают. Они вообще не чувствуют ограничений. На барьеры натыкаются только те, кто активно стремится их преодолеть.

Конечно, барьеры по-прежнему существуют, но, даже когда люди – порой случайно – на них натыкаются, они становятся темой для шуток, высмеиваются в WeChat и в интернете. У правительства почти не осталось способов помешать людям жаловаться. Системы сетевой защиты можно обойти, и объемы интернет-трафика таковы, что его почти невозможно обуздать – даже если правительство захочет иметь тотальный контроль, а я очень сомневаюсь в таком намерении. У людей достаточно гордости и чувства собственного достоинства, чтобы актуальные проблемы стали поводом для активного инакомыслия. Загрязнение окружающей среды, плохое исполнение законов, неэффективные или неграмотно составленные нормативы, политическая беспомощность воспринимаются как позор. Поток комментариев, образующих фоновый шум в WeChat и других социальных сетях, скорее содействует, чем мешает официальному курсу на избавление от коррупции и некомпетентности.

Последнее слово остается за Лицзя.

– Страна, в которой, с одной стороны, подвергают цензуре декольте актрисы, играющей последнюю императрицу Цыси, а с другой – разрешают жителям интернета высмеивать глупую цензуру уже готового фильма, может рассчитывать на мою поддержку. Здесь все меняется, и, хотя перемены могут показаться неспешными, а порой и крайне медленными, их масштабы трудно себе представить. Никто больше не сможет удержать китайский народ.

Профессор Хуан Инся – президент Пекинской киноакадемии, единственной в Китае и крупнейшей в Азии. Он уже ждет меня. Это поджарый энергичный человек с густыми черными волосами. Вся его жизнь связана с китайской киноиндустрией, в которой он сыграл важную роль.

Сейчас Китай – огромный и самый быстрорастущий кинорынок. В день здесь выпускают в среднем два фильма. Кассовые сборы в 2014 году составили 29,6 миллиарда юаней (свыше 4 миллиардов долларов), что делает его вторым в мире после американского. Кинематограф пришел сюда в 1896 году, а первый полнометражный фильм – «Битва при горе Динцзюньшань» – был снят в 1905-м.

– Я родился в 1959 году. Во время Культурной революции я ходил в начальную школу в западном Пекине. Помню, что в школе в окнах не было стекол, да и вообще ничего не было – даже парт и стульев. Мы должны были приносить табуретки из дома. Доской служил покрашенный участок стены, на котором учитель палочками царапал урок. Это было очень примитивно. Я отчетливо помню первое, что мы научились говорить в школе: «Долгих лет жизни председателю Мао». Вот такое яркое воспоминание наивного семилетнего мальчика о первом школьном дне. Я помню, как трудно приходилось тогда. А еще помню, как группы людей дрались друг с другом в окрестных полях.

Профессор Хуан переносится в те времена. По его глазам видно, как захватывают его эти воспоминания, как они держат его память, словно в тисках.

– Помню, чтобы защититься от холода, нам приходилось закрывать окна газетами, а потом – войлоком и хлопчатобумажной тканью. Еще у нас не было электричества зимой, поэтому уроки начинались с рассветом и заканчивались на закате. И я считал это нормальной жизнью! В помещении сидело 40 или 50 детей. Потом, где-то в пятом классе, в окна вставили стекла, но электричество так и не провели.

Хотя все это звучит весьма сурово, ровесники профессора, с которыми я беседовал, описывали абсолютно такие же, если не худшие, условия. У кого-то в классах не было дверей, а у кого-то школы находились практически на улице, в полуоткрытых сооружениях, часто пристроенных к неказистым зданиям вроде местного сарая для хранения техники, амбара или магазина.

– Зимой мы топили печку. Все дети должны были по очереди приходить пораньше и разжигать ее, чтобы помещение хотя бы немного прогрелось к началу занятий. В третьем классе нам выдали по парте и стулу. Они были старые и очень обшарпанные. Когда я закончил начальную школу и перешел в среднюю, мне показалось, что это сон. Там были электрическое освещение, стекла в окнах и настоящая доска. Это действительно походило на школу.

Отец профессора Хуана был шахтером, а мать работала на той же шахте в отделе кадров.

– Отец отвечал за шахтную клеть. Это была важная должность.

Затем наступил день, который все поколение профессора помнит и о котором говорит с большим оживлением.

– Это был второй год старшей школы. В тот день, 9 сентября 1976 года, нас внезапно собрали на спортивной площадке по приказу директора. Из громкоговорителей, установленных вокруг, мы услышали торжественное объявление о смерти председателя Мао. Все заплакали – это был выплеск искренних эмоций. Я прекрасно его помню и до сих пор изумлен всеобщим проявлением таких чувств.

В книгах по истории изложена официальная информация, но и в действительности обычные люди пережили столь же глубокие эмоции и были так же потрясены, как американцы после убийства Кеннеди и британцы в день смерти принцессы Дианы.