сварит ее после вместе с остальными.

Василий Карпович запустил в воду ручную драгу, вытащил еще пяток ракушек, посидел, покурил и стал собираться на берег.

Солнце уже заметно сместилось к западному горизонту, небо немного потемнело и, отразившись в реке, погасило и ее. Дынгай взял весло и погнал лодку к узкому распадку, который сбега́л прямо к воде чистой золотистой косичкой. Долго не раздумывая, он развел костер, повесил над ним на перекладине небольшой котел, который всегда возил с собой, а когда вода в котле закипела, бросил туда с десяток ракушек, в том числе и ту, яйцевидную, которая особенно привлекла его внимание.

Вскоре Василий Карпович достал ее оттуда, дал ей немного остынуть на траве, а когда легко раскрыл ее ножиком, даже перламутр на внутренней стороне обеих створок удивил Дынгая своими яркими радужными переливами. Когда он извлек из мантии моллюска огромную жемчужину ярчайшей белизны и изумительного блеска, то на минуту закрыл глаза, — так заиграло в ней вечернее солнце. Потом он долго рассматривал жемчужину, которая была размером с воробьиное яйцо и довольно тяжела на вес...

Василий Карпович сразу оценил все качества этой счастливой находки и, чтобы она получше затвердела, решил, как это еще делал его дед, Яков Дынгай, немного заморить ее во рту, хотя и без того жемчужина была хорошо созревшей и достаточно твердой. Он положил ее за правую щеку и так сидел у костра почти час. Он замаривал жемчужину и думал, как с ней поступить. Ее, конечно, можно было кому-нибудь продать за хорошую цену, но Дынгай совершенно не нуждался в деньгах. Прошлой зимой он сдал одной пушнины на шестьсот рублей да надрал коры бархатного дерева больше полутонны — тоже немалую сумму ему еще причиталось получить.

И тут Василий Дынгай вспомнил свою учительницу Марию Петровну, у которой побывал недавно в гостях, когда ездил в Хабаровск проведать сестру Оксанку, студентку пединститута. Он привез Марии Петровне пару чудесных рогов, сброшенных весной на Алге старым изюбром. Рога действительно были редкостные, с семью ростинями на каждом стволе. Если бы напасть на след такого изюбра в июне, в пору пантовки, когда рога только начинают расти, густо наливаясь кровью, ох и дорогие были бы панты!

Дынгай вспомнил счастливое лицо учительницы, общую радость в ее доме, когда вместе с Оксаной пришел туда с подарком...

Вот уже скоро пять лет, как Мария Петровна покинула нанайское стойбище на Гаиле, где три зимы учительствовала в начальной школе. Дынгай пришел к ней учиться уже взрослым парнем, известным охотником-пантоваром и отличным ныряльщиком за даурской жемчужницей, которую тогда впрок заготовляли для пуговичных фабрик. Дынгаю очень хотелось выучиться писать и читать. Оксанка, младше его на семь лет, ходила в пятый класс, а он, взрослый Василий, кормилец семьи, едва-едва по складам мог прочесть заголовки в газетах.

Мария Петровна понимала, что посадить Василия за одну парту с мальчишками нехорошо: будут над ним смеяться. И она решила учить его по вечерам у себя дома.

Василий стал усердно заниматься. Как только заметит огонек в окне у Марии Петровны, так отправляется к ней с книгами и тетрадями под мышкой. За первую зиму Василий выучился читать и писать и кое-что стал понимать в арифметике. Через два года Василию открылись книги, и границы мира так широко раздвинулись, что он по-настоящему оценил великое благо, которым осчастливила его Мария Петровна, худенькая девушка с пышными золотистыми волосами и такими глубокими голубыми глазами, что Дынгай сравнивал их с горными озерами. Дынгаю нравилось заглядывать в глаза учительницы, когда она, довольная его успехами, весело улыбалась. Он очень привязался к Марии Петровне. Она была одних лет с ним, но Василий ставил ее значительно выше себя за ее ум, знания и особенно за душевную доброту. Он очень скучал, когда она уезжала по делам в район, и спешил в Ключевую встречать ее. Не торопясь, плыли они на оморочке навстречу течению: она сидела против Дынгая и вязала венок из таежных цветов, которые собирал для нее на остановках Василий, а он, не сводя с нее глаз, медленно, чтобы как можно дольше длилась дорога, отталкивался шестом. Однажды он так загляделся на нее, что забыл про шест и их снесло течением на добрых пять километров. А когда хватились, что плывут вниз, весело рассмеялись. Марии Петровне было хорошо плыть с Василием по светлому Гаилу, вдоль высоких лесистых берегов, в погожий летний день...

За три зимы, пока Мария Петровна учила Дынгая, он прошел программу четырех классов. Ему даже казалось, что он перегонял Оксанку, и часто подтрунивал над сестрой: мол, она медленно ползет, ровно жемчужница по песку, хотя Оксанка ничуть не ползла, а училась на круглые пятерки...

Дынгай дал себе клятву, что никогда в жизни не покинет свою учительницу, всегда будет следовать за ней и во всем помогать ей. Он не допускал даже мысли, что она когда-нибудь уедет отсюда, так как считал свое стойбище и свой родной Гаил лучшим, самым счастливым местом на земле.

И вот Мария Петровна собралась уезжать. Она уезжала в Хабаровск к своему другу, с которым училась в институте и все эти годы переписывалась. Она не сказала Дынгаю, который вез ее в Ключевую, что едет к своему будущему мужу, но Василий Карпович смутно догадывался об этом. Он почти всю дорогу молчал, положив на колени весло, целиком доверившись стремительному течению реки, гнавшему вперед берестяную лодочку.

— Гляди, Василий, как быстро несутся навстречу нам берега, — сказала она с восхищением, чтобы вывести Дынгая из задумчивости, но он только глянул на нее грустными глазами и полез в карман за трубочкой. — Тебе не нравится?

— Мне, однако, больше нравится, как бывало, гнать оморочку вверх по Гаилу!

Учительница смолчала.

Марии Петровне, конечно, нравился Василий. Ей всегда бывало с ним хорошо. Она забиралась с Василием в самую глубь тайги, не испытывая никакого страха. Однажды она подумала, что если ей когда-нибудь придется уехать из этих мест, то будет сильно тосковать по Дынгаю, и жалела, что эти чувства пришли к ней слишком поздно.

И когда он доставил ее в Ключевую и высадил из оморочки на берег, Мария Петровна как-то странно посмотрела на Василия, потом неожиданно для него кинулась к нему, крепко обвила его шею своими тонкими руками и поцеловала в губы. Он даже не заметил, как, впервые за эти годы, затуманились ее светлые, глубокие