Борис Петрович выпрямился в седле, привычным движением выдернул из ножен тяжелую шпагу немецкой работы и, не колебля клинка, долго салютовал подходящим войскам.

— С половины рядов направо вперед шеренги вздвой! — красивым зычным голосом подал приказ молодой полковник Вадбольский, полк которого проходил ближе всего к фельдмаршалу. Шереметев едва заметно улыбнулся: стремление честолюбивого офицера, люди которого в недавнем деле у Гумоловой мызы попятились перед шведами, покрасоваться перед начальством было понятно.

Серая колонна полка на мгновение замедлила шаг, шеренги раздались в длину и начали ловко перестраиваться с шести людей во фронте в трое. Петляя между полей и болот, узким фронтом идти было способнее.

— Отменно солдатушек муштруешь, Ян Владиславович, отменно! — Шереметев счел нужным сейчас похвалить полковника, которого после недавней баталии выбранил за ретираду. Выбранил справедливо и не стыдно, но Вадбольский, гоноровый поляк, вернее — сын поляка, перешедшего в московское подданство еще в Смоленскую войну, при покойном государе Алексее Михайловиче, затаил обиду. Борис Петрович дорожил верностью своих офицеров, и, ежели видел в проштрафившемся истинное рвение к службе, не скупился на утешительную похвалу.

Поощренный полковник довольно разгладил длинные усы и церемониально раскланялся, не сходя с седла. Дефилируя мимо фельдмаршала, капитаны, шедшие перед фронтом своих рот, и поручики, шедшие на флангах плутонгов, чеканно отдавали шпагами на караул. Простые солдаты приветствовали «батюшку Борис Петровича» радостными кликами. Шереметев был любим войсками: он старался щадить их кровь, не мучил полки бесцельными маневрами и в срок выдавал довольствие, если, конечно, было чем. Больше того, он понимал живую душу служивого бедолаги — и благодарное солдатское сердце платило ему сторицей.

В замке пехотных колонн шла полковая артиллерия. Усатые канониры хладнокровно покуривали свои глиняные трубочки, издали примеряясь цепким глазом мастеров к серым мариенбургскими стенам. Гнедые битюги ливонской породы играючи тащили зарядные ящики и трехфунтовые медные пушки, казавшиеся этим толстоногим и толстошеим силачам, привыкшим возить телеги с камнями, игрушечной ношей. Коней, взятых в окрестных селах, погоняли вооруженные охотники-добровольцы из местных чухонцев — здоровенные парни с соломенными волосами, медлительные с виду и неукротимо лютые в бою.

Борис Петрович приветливо кивнул чухонцам, по-мужицки стянувшим перед ним шапки. Весьма благорасположены здешние землепашцы к российскому войску, и много от них было помощи. Припасы отдают охотно, повинности — гужевую, шанцевую и иные — исполняют без принуждения. Многие по собственной воле пристали к полкам при своем оружии и конях. Эти немало помогают в разведке. Да и в недавней баталии при Гумоловой мызе чухонские охотники[18]стояли крепко, на зависть обратившим было тыл солдатским полкам Кропотова, Полуектова и Вадбольского. Кабы поболее войск было у Шереметева в Ливонии — весь край можно было бы привести к присяге Петру Алексеевичу, обложив оставшихся шведов и немцев долгой осадой в Риге и иных сильных фортециях.[19]Борис Петрович уже писал об этом прожекте великому государю, да тот, будучи, по обыкновению, зело пьян, лишь лаялся на это письмо матерно. Де, мол, не о государстве Российском радеет лукавый пес Бориска Шереметев, а себе ливонское наместничество выхлопотать хочет. Наместничество бы, впрочем, тоже не помешало…

Теперь же Ливонию не удержать: не ровен час подоспеет на сикурс битому Шлиппенбаху из Польши сам король Карл с великим войском! Против него не устоять. Не сегодня завтра пора поворачивать из Ливонии обратно на Русь, чтобы плодов виктории не лишиться и войско не потерять. Забрать с собой все, что можно забрать, — людей охочих здешних, и весь скот, и движимое добро всякое. А землю за собой придется зажечь, дабы неприятелю более не найти в краях здешних ни провианту, ни лошадей, ни крыши над головой. Тогда не сунется ретивый Карл в российские земли с северного хода.

Шереметев поймал испытующий взгляд проезжавшего мимо молодого чухонца-проводника и тяжело отвел глаза. Улыбнулось чухне ливонской красное солнышко свободы, да лишь край свой показало из-за безнадежных свинцовых туч. Большая обида выйдет землепашцам местным от государева войска при ретираде, как станут скотину угонять, запасы забирать и села жечь.

Однако разорить ливонские земли так, чтоб не скоро поднялись, необходимо! Иначе не видать над Карлом шведскими виктории. Потому и этот серый город с островерхими красночерепичными крышами, затаившийся за своими стенами посреди озера — Мариенбург, — уже обречен. Не сдастся на аккорд[20]— придется брать на шпагу. Обойти, оставить никак нельзя: артиллерийские магазины там огромные, пороха и зарядов запасено на целое войско. И хлеба запасено немало. Пригодится этот хлеб российскому войску, а шведам его более не едать!

Серые стены Мариенбурга вдруг окутались дымом орудийного залпа, мгновение спустя долетел раскатистый грохот. Осыпанные ядрами, казачьи сотни упруго отпрянули от берега и хладнокровно продолжили свой путь на недосягаемом для крепостной артиллерии расстоянии. Значит, депутации почтенных горожан с ключами на атласной подушке и коменданта, угрюмо протягивающего победителю шпагу эфесом вперед, ждать не приходится. Значит, Мариенбург будет взят на шпагу, тем хуже для города!

Фельдмаршал Шереметев властным движением подозвал кучку повсюду следовавших за ним расторопных генеральс— и флигель-адъютантов. Юные порученцы подъехали и замерли в ожидании, всем своим видом выражая готовность лететь с приказами своего начальника куда угодно — хоть в пекло, хоть в рай.

Борис Петрович ровным, несколько усталым голосом начал отдавать приказы. Он говорил размеренно, взвешенно, будто диктовал письмо.

— Авангарду разделиться. Полкам драгунским Федора Новикова и князя Ивана Львова обойти Алуксенское озеро с востока, Ефима же Гулица и черкасам полковника Чечеля — с запада. Замкнуть осаду и выставить крепкие пикеты, дабы и мышь не проскользнула. Кто же будет из города бежать, обывательского ли звания или из шведских воинских людей, всех имать вживе и чинить допрос, зачем и куда послан. Пошел!

— Ордер-де-баталии вставать вкруг озера бивуаком[21]и разбивать шатры. Наипаче беречься от пальбы из крепости. Чтоб от каждого солдатского полка было выслано по одной фузилерной роте в пикеты и одной полуроте в караул. Остальным два… нет, три часа спать. Потом всех во фрунт, а господ полковников в мою квартиру на совет. Пошел!

— Господину фельдцейхмейстеру.[22]Ставить полковую артиллерию против стен и попробовать их батальной пальбой. Авось страху на мещанство нагоним, выйдут сдаваться на аккорд. В бомбардирский обоз немедля слать ординарцев: пускай гонят нещадно, но гаубицам[23]и мортирам[24]и прочему осадному снаряду к рассвету надобно быть здесь и кидать в город бомбы! Пошел!