Обычно на улицу Ледигьер приходили очень скромные денежные переводы от родителей, и это обстоятельство вынуждало Оноре питаться весьма скудно. На завтрак и обед он частенько пил молоко, макая в него кусочек сухаря, поскольку сухари стоили намного дешевле свежего хлеба. Он платил за жилье 60 франков в год, тратил ежедневно три су на масло для лампы, два су на прачку и два — на уголь.

Однако эта унылая обстановка была овеяна флером поэзии, когда Бальзак смотрел на «бурые, сероватые, красные, аспидные и черепичные крыши, поросшие желтым или зеленым мхом». Крыши и водостоки радовали глаз и помогали забыть об убогих, блеклых, грязных стенах мансарды. Жалкое бюро, покрытое коричневым сафьяном. Кровать, кресло. Оноре намеревался приобрести зеркало в золоченой раме и гравюру[13]. Ему требовались зонтик, подсвечник, халат, подбитая ватином овечья шапка. Но то была непозволительная прихоть! Оноре это быстро понял. Мать отчитала его: он не должен был ничего просить, обходясь тем, что имеет. Он сможет позволить себе роскошь, в которой так нуждается, значительно позже.

Был ли он счастлив? Да, ибо жил своей собственной жизнью, работал по своему усмотрению и желанию. Но, в сущности, он не был создан для той жизни, какую вел. Будучи гурманом, вынужденно ограничивал себя в еде; он любил бродить по городу, но был прикован к креслу; обожал сюрпризы, но из месяца в месяц жизнь его текла, словно река по плоской равнине; зная толк в приятной беседе, он ни с кем не встречался.

И в доме родителей, и в коллеже Оноре всегда окружали многочисленные слуги, поскольку так было принято в те времена. Теперь Оноре словно раздвоился. Он вообразил, что рядом с ним существует еще одно «я». «Я-двойник» ловил клопов. Подметал пол в комнате, стирал, приводил в порядок белье ну и, конечно, ходил за покупками.

Появляться на людях означало нарушить родительские требования. В глазах родных Оноре был преступно виноват в том, что сознательно обрек себя на подобное заточение. Им было стыдно признаваться соседям, что он живет в Париже один, а потому они говорили, что он гостит у родственника в Альби. В мансарде на улице Ледигьер он поселился инкогнито. И покидал ее тайком, и то лишь в случае крайней необходимости: когда шел в библиотеку или на публичные лекции. Например, на лекции в Музей естественной истории, где Кювье проводил ископаемые окаменелости в согласие с Библией или на лекции в Медицинскую школу, где Дюпютран вел жаркий спор с Рекамье относительно божественного происхождения Иисуса Христа. Но главное, он посещал лекции в Сорбонне, где молодой профессор Виктор Кузен убеждал своих слушателей, что в восприятии главную роль играет субъективное отношение. «Истина, красота, добро», — говорил Виктор Кузен. А также зло, добавлял Бальзак, любивший контрасты.

Если все в нашей судьбе предопределено, зачем вообще учиться? Оноре предпочитал приобретать знания, «уединившись, не прибегая к советам учителей, призвав на помощь воображение, которое питается могучей энергией пламенного сердца».

А тем временем семья Бальзаков пришла к выводу, что над Оноре необходимо установить опеку. Тот, кого звали папаша Даблен, был поставлен в известность, что сын Бальзаков добровольно уединился на улице Ледигьер.

Для Бальзаков Теодор Даблен был не просто другом, он был сообщником. Дед Даблена, слесарь при дворе Людовика XVI, скончался в 1790 году. Его супруга поддерживала близкое знакомство с матерью Бальзака. Она вновь вышла замуж за земледельца Бессона, брат которого, трактирщик, стоял во главе революционного движения в Рамбуйе. Бессон распродал национальные имущества района. Благодаря его помощи Саламбье смогли купить «птицеводческую ферму», которую Лора получила в приданое, когда вышла замуж за Бернара-Франсуа.

Адриен Даблен хотел стать хирургом, но в 1819 году стал торговать скобяными товарами. Его лавка, располагавшаяся на улице Сен-Мартен, в доме 221, представляла собой огромное предприятие, где изготавливали первые станки. Мадлен Амбьер, которая изучала описи складов Даблена, утверждала, что тот вел свои дела столь же успешно, как и Цезарь Бирото.

Именно этот человек, которому в ту пору исполнилось 36 лет, каждое воскресенье приходил проведать Оноре и спросить, лечит ли тот свои больные зубы. Может быть, их следует вырвать? Но Оноре всегда отвечал одно и то же: «Волки никогда не обращаются к зубным врачам».

Оноре страстно желал, чтобы Даблен, занимавшийся коллекционированием, рассказал ему о картинах, побеседовал о политике: сумеют ли депутаты-либералы набрать нужное число голосов? Во Французском театре актер Лафон, близкий друг Даблена, играл «Цинну». Это и есть своевременно поданный знак свыше!

До сих пор Оноре читал, делал выписки и сопоставлял свои наивные воззрения с трудами философов XVII–XVIII веков. Он пришел к выводу, что обе философии, поделившие между собой мир, «первая, которая видит все в Боге, и вторая, философия Спинозы, которая делает из всего Бога, абсолютно ничем не отличаются друг от друга». Уже в своих философских этюдах, а затем и в «Стени» Бальзак утверждал, что «Бог представляет собой великолепную целостность. Он не имеет ничего общего со своими созданиями и тем не менее порождает их». После нескольких месяцев занятий философией Бальзак пришел к выводу, что «философы обманываются, увлекшись своими устрашающими познаниями, ибо они не помогают открыть истину».

Зато благодаря театру, где за слова платят наличными, можно и поразвлечься, и подзаработать. Тот, кто пишет для театра, никогда не заставляет своих персонажей высказываться до конца. Он лишь слегка намечает сюжетные линии. Но каков бы ни был сюжет, действующие лица возражают друг другу с величайшей любезностью, и вопрос об истине, ставящий в тупик философов, здесь никогда не возникает.

Оноре увлекся драматургией великих авторов. Он прочитал Кребильона, который «ободрял его»; Корнеля, который «приводил его в восторг»; Расина, который «отбивал у него желание писать».

Вдохновение Бальзака и смутные времена направили его на путь создания трагедии, которая привлекла бы всеобщее внимание так, чтобы зритель испил до дна чашу страданий, вызванных революцией.

6 сентября 1819 года Бальзак с головой ушел в свое творение, приняв твердое решение выйти на улицу лишь «держа в руках законченный первый акт». Название: «Кромвель». Сюжет — смерть Карла I. В то время Бальзак, как и Гюго, придерживался мнения, что «Революция заговорила при Робеспьере, пушки заговорили при Бонапарте, а при Людовике XVIII настал черед заговорить разуму».

Выбирая сюжет, Бальзак не обратил никакого внимания на цензуру. А она предписывала никогда не затрагивать вопросы религии и политики.

Правда, можно предположить, что Бальзак прекрасно знал об этом, но, движимый духом неблагоразумия, не убоялся разрушить строгие предписания. Он сумеет разработать столь рискованную тему. Он займет непредвзятую позицию и тем самым обезоружит своих недругов. Более того, ему будет сладостно в одиночку противостоять всем и каждому, поскольку самое большое достоинство, каким только можно обладать, живя в обществе, заключается в том, чтобы всегда оставаться самим собой.