Турнемин улыбнулся и пожал плечами.

— Да что вы говорите! А еще совсем недавно вы уверяли меня, что любовь — это забава глупцов и черни и что главное в жизни — это удовлетворение желания… А теперь?

— Да, правда, я говорила так, не отрицаю.

Пока мое сердце молчало, я не верила в любовь.

Но теперь верю.

— Браво! И мне вы обязаны своим замечательным открытием?

— Если хочешь, смейся! Насмехайся надо мной!

Я почувствовала всю силу своей любви в то ужасное утро, когда мне сообщили, что ты убит при попытке бегства. Я почувствовала страшную боль, словно во мне рвались какие-то невидимые нити… Мне не важно, веришь ты мне или нет. Моя Любовь родилась в муках, словно слишком большой младенец, что, убивая мать, выходит на свет Божий. Никогда больше я не спутаю любовь с простым удовлетворением. Хотя, — добавила она низким и глухим голосом, эхом отозвавшимся в сердце Турнемина, — никогда еще я так сильно тебя не желала!

Была ли она искренна? Бесспорно. Ее красивое, лукавое лицо, преображенное страстью, показалось Жилю незнакомым. Он чувствовал, что в ней произошла какая-то большая перемена: эта гордая, надменная женщина, владевшая всеми секретами вероломного принца, со слезами на глазах признавалась ему в любви.

— Хорошо, — вздохнул он, — я верю, что вы меня любите, но мне нужны доказательства…

Анна прижалась к нему, она благоухала, как букет роз, глаза ее затуманились, сердце бешено билось… Осторожно он отвел ее маленькие руки в белых шелковых перчатках.

— Нет, не такие! Это было бы слишком просто, — сказал он, отодвигаясь от ее тела, соблазнительность которого хорошо знал. — Я пришел сюда не за этим. Разве вы забыли про письмо?

Она схватила его за руку.

— Я ничего не забыла, я готова ответить на все твои вопросы. Но потом… потом ты придешь ко мне? Ты будешь меня любить, хотя бы время от времени?

Жиль понял, что это свидание, которое он считал политической западней, на самом деле было западней любовной. Чтобы вернуть его, прекрасная Анна готова изменить графу Прованскому.

Условия сделки изложены четко…

— Может быть… — сказал он, не желая обременять себя обещанием. — Все будет зависеть от вашей откровенности.

Заметив невдалеке поваленное дерево. Жиль усадил на него графиню, сам встал рядом, поставив ногу на ствол.

— Здесь будет лучше. А теперь, сударыня, я слушаю вас.

Если Жиль еще сомневался в искренности Анны де Бальби, то первые же слова ее рассказа заставили его поверить прекрасной графине. Затея была чудовищной, ее породило раздражение принца, вызванное неудачами предыдущих покушений. Мосье узнал, что гондола королевы, двигаясь в сторону Фонтенбло, обязательно должна пройти мимо замка Сент-Ассиз; старый герцог Орлеанский, а вернее, его супруга мадам де Монтессон (их брак не был признан двором), загорелись идеей пригласить королеву на легкий завтрак с концертом и маскарадом и, если позволит погода, устроить праздник в прекрасном парке замка.

Но Мария-Антуанетта, не желая угождать Орлеанскому семейству и презирая авантюристку мадам де Монтессон, вежливо отклонила их приглашение под предлогом того, что ее ждут в Мелене и она не хочет огорчать добрых жителей верного города, хотя с удовольствием бы посетила знаменитый парк и оранжереи Сент-Ассиза, славящиеся редкими и прекрасными растениями.

Столь изысканный отказ глубоко ранил толстого Луи-Филиппа, огорченного не столько за себя, сколько за жену: мадам де Монтессон была безутешна. Это двойное отчаянье наделало много шума и послужило на руку принцу, увидевшему, какую выгоду он может извлечь из создавшейся ситуации. Заявив, что такой случай упускают только дураки и что, если королева не хочет остановиться у замка, ее надо заставить, он решил внести свою скромную лепту в эту затею.

— Сегодня, — продолжала графиня де Бальби, — мадам де Монтессон получит в подарок от неизвестного рыболовную сеть, сплетенную из золотых и серебряных нитей, достаточно широкую, чтобы перегородить Сену. К подарку будет приложено поэтическое послание, текст у меня с собой, — добавила она, вынимая из декольте небольшой листок бумаги и передавая его Жилю. — Сейчас слишком темно, но я помню наизусть. Слушай!

Хвалю я Монтессон — волшебницу младую,

Ей посылаю сетку золотую.

Лишь вы дерзнете сетку натянуть,

И тотчас попадется что-нибудь…

— Чудесно! — воскликнул Жиль. — А чьи слова? Графа?

— От первого до последнего слова. Ты же знаешь, он считает себя великим поэтом.

— И пускай считает! Но пока я не вижу, как эта фантастическая сеть поможет ему погубить королеву? Конечно, Ее Величество будет недовольна задержкой, ведь она не собиралась причаливать в Сент-Ассизе и спускаться на берег.

— На берег ей спускаться не придется, просто она будет вынуждена посмотреть спектакль, исполненный танцорами и комедиантами герцога Орлеанского, после чего сеть поднимут и освободят корабль. Если от него что-нибудь останется…

— Как если от него что-нибудь останется?..

Графиня взволнованно зашептала:

— Потому что корабль должен взорваться.

— Взорваться! — повторил Жиль, словно печальное эхо. — Но… но ведь герцог не станет салютовать из пушек по кораблю королевы… И на потешной гондоле не может быть порохового склада, это же не военный корабль…

— И тем не менее на борту есть порох, где, клянусь тебе, я не знаю. Зато я знаю, как все произойдет: лодки с певцами и музыкантами подплывут к остановленной гондоле. На одной лодке будет человек, знающий, где среди позолоченных скульптур и других пышных украшений корабля спрятан позолоченный фитиль. Он подожжет его.

— Чудовищно! — глухо пробормотал Жиль. — Такая ненависть к женщине и детям чудовищна!

— Это не ненависть, а скорей, доведенные до крайности амбиции. Но я тоже считаю, что это чудовищно, тем более что в трагедии обвинят ни в чем не повинного Луи-Филиппа, ведь взрыв произойдет у дверей его дома. Гнев короля будет страшным, он велит четвертовать несчастную семью. Но каков принц! Только подумай: чтобы подозрение не пало на него, он одним взрывом уничтожает королевскую семью и шумных родственников, чья растущая популярность начинает его раздражать. Казнь герцога Орлеанского взбунтует Париж, народный гнев сметет короля… Знаешь, я ненавижу королеву, но эта бойня вселяет в меня ужас.

— А если бы я не пришел?

Анна растерянно поглядела на него.

— Но ты же пришел. Клянусь, и без тебя я попыталась бы что-нибудь предпринять. Я никого не искала, потому что знала: ты придешь, я так хотела тебя увидеть. Куда ты?