— Вы хотите сказать, что этикет не дозволяет королеве входить в комнату ее доверенной камер-фрау? Бывают дни, милая Кампан, когда королевская мантия прикрывает бедное человеческое сердце, нуждающееся в сочувствии. Я знаю, что вы преданы мне, и пришла к вам. Кампан, вы, кажется, говорили, что, как только приговор будет произнесен, вы тотчас получите известие об этом?

— Да, ваше величество, я потому и стояла у окна, что поджидала моего посла.

— Как это странно! — задумчиво сказала королева. — Я называюсь королевой Франции, а у меня нет никого, кто поторопился бы принести мне это важное известие; у моей же камер-фрау есть преданные друзья, делающие для нее то, чего никто не делает для королевы.

— Простите, ваше величество, — с улыбкой возразила Кампан, — это делают для меня только потому, что я служу вашему величеству. Вчера я была у члена парламента Бюжо, который женат на моей двоюродной сестре…

— Вы были там не ради своей кузины, а ради самого Бюжо, — с тонкой улыбкой заметила королева. — Признайтесь, моя добрая Кампан, что вам хотелось подкупить этого господина.

— Что ж, признаюсь вашему величеству, что хотела узнать, действительно ли советник Бюжо перешел в другой лагерь. Вы, ваше величество, знаете, что госпожа де Марсан объездила всех членов суда, заклиная их не осуждать кардинала.

— Не осуждать кардинала, то есть обвинить меня! — горячо воскликнула королева. — Ведь оправдать его — значит обвинить меня, затронуть мою честь!

— Так и я сказала Бюжо и, к счастью, нашла себе поддержку в его семье. Могу заверить ваше величество, что в этом семействе есть люди, преданные вашему величеству всей душой.

— Кто же это? — спросила Мария-Антуанетта. — Назовите их мне; по крайней мере, в тяжелые дни мне будет о ком вспомнить.

— Во-первых, дочь Бюжо хорошенькая Маргарита, которая обожает вас и постоянно копит свои маленькие сбережения на поездки в Версаль, чтобы видеть ваше величество; затем жених малютки, молодой Тулан, умный, прекрасный молодой человек, восторженно поклоняющийся вашему величеству. Это он обещал мне немедленно известить меня об исходе процесса, а его красноречию я неизмеримо больше, чем своему собственному, обязана тем, что Бюжо в конце концов решился подать голос против кардинала.

В это время дверь в приемную отворилась, и лакей доложил, что ожидаемое лицо прибыло.

— Это Тулан, — шепнула Кампан. — Скажите этому господину, — громко обратилась она к лакею, — что я прошу его обождать одну минуту. Ступайте! Прошу ваше величество дозволить мне принять здесь этого молодого человека, — сказала она королеве, когда лакей вышел.

— То есть, другими словами, вы просите меня уйти? — улыбнулась королева. — Но я предпочитаю остаться. Я хочу видеть человека, о котором вы говорите, что он мне предан, и хочу как можно скорее узнать, какие известия он привез. Посмотрите, экран у камина гораздо выше моего роста; если я встану позади него, никто не увидит меня, тем более что уже темно. Велите молодому человеку войти; я горю нетерпением узнать, каков приговор.

Королева спряталась за экраном, а Кампан отворила дверь и позвала:

— Войдите, господин Тулан!

В ту же минуту на пороге появилась сильная, высокая фигура молодого человека. Его щеки горели от быстрой езды, глаза сверкали, дыхание было прерывисто.

Кампан с ласковой улыбкой протянула ему руку.

— Вы сдержали свое слово и привезли мне известие о решении суда? — спросила она.

— Да, — тихо и печально ответил он, — и мне очень жаль, что вам пришлось так долго ждать, но на колокольне Святого Иакова било уже восемь часов, когда я получил его, так что это — не моя вина.

— Восемь часов? — повторила Кампан, взглянув на часы. — Да ведь теперь только еще девять; не станете же вы уверять, что сделали четыре мили в один час?

— Это так и было, и уверяю вас, что в этом нет ничего необыкновенного. Я велел в четырех пунктах выставить подставы; лошади были хорошие. Мне иногда казалось, что я лечу на птице, у меня еще и теперь такое чувство, будто я лечу. Прошу извинить меня, но позвольте мне сесть: у меня немного дрожат ноги.

— Садитесь, мой милый юный друг! — воскликнула Кампан, поспешно придвигая ему кресло.

— Мне нужна только одна минута отдыха, — сказал он, бросаясь в кресло, — но не думайте, что мои ноги дрожат от быстрой езды! Нет, это от радости, что я, может быть, имел счастье оказать королеве маленькую услугу; ведь вы говорили, что для ее величества крайне важно получить известие о приговоре как можно скорее, и, не правда ли, никто не успел предупредить меня?

— Никто, друг мой; королева узнает его от вас, и я скажу ее величеству, от кого именно я получила его.

— Нет, нет, не говорите! Кто знает, благоприятно ли это известие; если оно огорчит ее величество, это огорчение будет в ее воспоминании связано с моим именем, и это имя станет для нее неприятно. Пусть уж лучше королева ничего не узнает обо мне!

— Боже мой! — воскликнула Кампан. — Значит, вы не знаете, в чем состоит приговор?

— Не знаю. Отец моей невесты переслал мне его письменно, и я не хотел терять время, чтобы прочесть его. Возможно, что я поступил так из трусости, потому что, если бы в приговоре оказалось что-либо, что могло бы рассердить королеву, то я, пожалуй, не решился бы привезти вам известие о нем. Поэтому я повез его не читая, думая лишь о том, что могу избавить ее величество от нескольких минут беспокойства и ожидания. Вот бумага; пусть справедливый Господь не допустит, чтобы в ней заключалось что-либо печальное для ее величества! — Он встал и передал Кампан сложенную бумагу. — А теперь, — сказал он, — позвольте мне удалиться: моя невеста ждет меня, притом в Париже опасаются